Гарабомбо-невидимка

Народ ушам своим, не верил. Лукавый Санчес, друг хозяев, вечно каркавший и вечно всему мешавший, превозносит перед всеми дона Хуана за то, что он отыскал неугодные помещикам бумаги. Это превосходило всякое воображение. К чему он гнет?

Санчес всхлипнул.

– Да, заменить его нельзя, но все же надо выбрать нового главу общины! Кто с ним сравнится? – Он закрыл лицо рукой, она тряслась от рыданий. – Предлагайте!

Народ раскачивался медленно. Если Санчес просто хочет опровергнуть слухи о том, что покойный его выгнал, то здесь сама вдова!

Выборному пришлось повторить:

– Никто никого не предлагает?

Из тенистого угла вышел худой Амадор Кайетано, весь в черном, без галстука, в новых ботинках, и поднял руку, улыбаясь.

– Вот вам кандидат!

Он стоял, и солнце било его раскаленными ножами. Выборный несколько разочарованно спросил:

– Больше кандидатов нет?

Их не было. Впервые за всю историю общины выдвинули только одного. Растерянный Санчес напомнил, что, выйдя на середину площади, человек автоматически становится кандидатом. Никто не вышел. Солнце палило. Все молчали.

– Ждем пятнадцать минут, – сказал Санчес.

Кайетано не двинулся. Он жил в Айяйо, у него было несколько дюжин овец и тощее картофельное поле. Но главное, он упорнее всех настаивал на требованиях общины. Это было у него в крови. Когда община еще не существовала, Кайетано из Айяйо ездили жаловаться в Серро, в Управление по делам индейцев. Много лет лишь они одни протестовали против, беззаконий в Учумарке и Пакойяне. С терпением, равным только безразличию начальства, они носили жалобы в Серро, там их бросали в корзину. Кайетано смеялся и говорил: «А мы упрямые!»

– Кто, дон Амадор?

– Мы, Кайетано.

– А почему, дон Амадор?

– На одну гербовую бумагу извели больше восьми тысяч!

Дело в том, что Кайетано, преданные законности, сохраняли расписки за все штрафы, жалобы и поборы, какие только были еще до войны с Чили. А раз в году, в день рождения старшего Кайетано, подводили итоги.

– Янауанка должна нам семьсот тысяч четыреста солей, Не считая моих коней, – говорил Амадор, улыбаясь. – За коней они мне должны еще четыре тысячи!

– Как это, дон Амадор?

– Поместье Учумарка забрало у меня четырех коней. Траву, говорят, поели. Я пошел к ним, жалуюсь. Сеньора Ромуальда мне говорит: «Прекрасно! У нас за прокорм коня платят пятьдесят солей в день. Вот и считай: четыре коня по пятьдесят солей, это восемьсот!» А я ей говорю: «Я их не покупаю, они мои. Буду властям жаловаться». – «Прекрасно, – говорит, – я их тебе отошлю». И верно, отослала, только хребты им перебили. Так я потерял четырех лучших коней. Четыре тысячи солей.

Без малого столетье, как семья Кайетано хранила расписки. Дон Бальдомеро Кайетано, почти ничего не забывший за девяносто пять лет, повторял:

– Записывай и храни все, Амадор. Придет время, получим по счету. Записал козлят, которых у нас забрали в Учумарку?

– Шесть козлят, двести сорок солей.

– Сколько нам должны?

– Сорок пять тысяч.

– Сорок пять тысяч четыреста шестьдесят солей, тридцать сентаво, – поправил старик, обладавший непогрешимой памятью. – А Пакойян?

– Шестьдесят тысяч двести двадцать два соля, ни одного сентаво.

– Верно, Амадор. А Чинче?

– Тридцать две тысячи сорок солей.

– Запиши! Придет день, все получим.

Ждали они не пятнадцать минут, а три часа. Испугавшись, что выберут такого дотошного человека, Ремихио Санчес тянул. Все терпели. В двенадцать выборный приказал:

– Будем голосовать!

Сотни молчаливых, медлительных, серьезных людей встали за улыбающимся Кайетано. Длинное шествие вышло с площади по улице Укайяли.

– Амадор Кайетано из Айяйо, – пробормотал Санчес, – избран главой Янауанкской общины. – Его золотая улыбка померкла.

Крики разбудили заскучавших жандармов. Главы общин торжественно поздравили собрата. Кайетано поблагодарил, попросил, чтобы секретарь записал все в Книгу, и обернулся к Санчесу.

– Значит, я глава общины?

– Да, дон Амадор, – отвечал управляющий, снова сверкая зубами.

– Тогда вы не выборный.

– То есть как? – еле выговорил щеголеватый Санчес.

Все молчали, палило солнце. Дремали жандармы. Кайетано улыбнулся:

– По уставу общин, если две трети против, выборного смещают.

– Ты спятил, Амадор?

Кайетано вынул из черной сумки бумаги, обернутые в пластик.

– Нет! Вот четыреста две подписи за то, чтобы вас снять, сеньор.

– Разрешите узнать, за что?

Кайетано медленно прожевал каждое слово:

– За предательство, сеньор!

Никто не двигался. В полдень было так же тихо, как в девять утра. Прежде чем Санчес опомнился, де ла Роса вырвал у него Книгу, символ власти. Никому уже не было дела до щеголеватого, растерянного человека, который бранился, грозился и обещал проучить. Новый глава общины направился к коню по кличке Ветробой, сел в седло, сурово улыбнулся.

– Община Янауанки! С тобой говорит Амадор Кайетано из Айяйо!

Молчание стало почти невыносимым.

– Чтобы очистить уста, произносившие имя предателя, скажу: пусть светит солнце! Пусть оно греет нас и чистит со всей своей силой. Читайте права.