Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Из-за куста калины видно было, как на тро~пинке от барского двора к избе Ивана Федотыча, обозначаясь черным на алом небе, показался Николай. "Живому человеку рада, - с невольною грустью подумал Иван Федотыч и, ласково улыбнувшись Николаю, воскликнул: - Пора, душенька, пора глаза показать!" Татьяна поклонилась, не покидая своего места; лицо ее опять приняло свойственное ему немое и недоумевающее выражение. В воздухе становилось все душнее, липа сильно и сладко пахла, вдали глухо рокотал гром. Соловей, точно изнемогая от истомы, выводил короткие трели и замолкал, и еще нежнее и вкрадчивее выводил трели - будил в тех, кто его слушал, неска,- занное чувство грусти и какого-то горестного-наслаждения.

Николай явился в раздражительном состоянии духа.

Не обратив внимания на расстроенное лицо Ивана Федотыча, не взглянув на Татьяну, на свой лад испытывая то беспокойное чувство, которое бывает перед грозою, он в желчных и язвительных словах рассказал о новом попе, перешел от этого к бедности народной (ему вспомнились голодные девки), рассказал, как однодворец Кирила грозился убить Агафокла, и закончил:

- И поделом бы, собаку!

Иван Федотыч слушал с видом рассеянности; казалось, какие-то необыкновенно важные мысли далеко-далеко увлекли его своим независимым течением, мешали ему сосредоточить внимание на словах Николая. Но когда Николай выразил сочувствие Кириле, Иван Федотыч серьезными, затуманенными глазами поглядел на него и тихо произнес:

- Экое слово выговорил!.. Человека, дружок, убить никак невозможно.

Николай рассердился.

- Ну, уж вы, Иван Федотыч, пойдете с вашим... - он хотел сказать мистицизмом. - Я отлично понимаю, что убить человека, собственно говоря, безнравственно, но ежели такой развратник удержу не знает?.. Помилуйте, жизнь мерзавца достается ценою черт знает какой деморализации!..

- Человеческой крови, душенька, цены нету, - проговорил Иван федотыч.

- Как так нету? Вот уж вздор!.. Вы скажете - не только развратника, но и какого-нибудь угнетателя нельзя убить? Ну, черт его возьми, Агафокла, а угнетателя?..

Прочтите-ка в Эркмане-Шатриане, как в этом смысле поступала великая революция...

- Что книжки! На книжки, душенька, нечего ссыхаться. В этих делах душа на самоё себя ссылается... И ей, Николушка, ой страшно!

- Ну - кому страшно...

- Да всем, всем! - с неожиданною горячностью воскликнул Иван Федотыч. Не только убить - обидеть страшно. Что есть всему держава? Бог, Николушка, всему держава. А бог есть любовь, - возвещает сладчайший апостол. Что же означает обида? Ой, вряд ли любовь, душенька, а наипаче погасание любви... И вот ты обидел и сдвинул державу, и развалиться тому дому... Постой, постой друг!.. Ты скажешь - с тех пор, как стоит земля, не переставала обида... Пусть так! Пусть и процвело Каиново дело... Аль не видим?.. Может, процветет и еще того больше, а держава все ж таки тверда, Николай Мартиныч..

Чем же тверда? Чем держится?.. Только одним, душенька, держится покаянием. Ах, какое ты слово выговорил...

Коли убить возможно, значит и греха нету, значит и каяться не в чем?.. А я вот что, дружок, скажу: этим и сдвинется держава! - и, снова впадая в задумчивость, несколько раз повторил: - И сдвинется... и сдвинется.

Тем временем Николай улегся на траве и закурил.

С некоторых пор разряд слов, которые он называл по примеру Косьмы Васильича "метафизическими словами", то есть: душа, грех, покаяние, ад, рай и т. п., начинал утрачивать для него всякое значение. Эти слова как-то праздно и бездейственно звучали теперь в его ушах, вяло прикасаюсь к сознанию, не возбуждая в голове соответствующих -мыслей. Они даже причиняли ему особый род физической усталости, - в его челюстях, чуть-чуть пониже уха, появлялось досадное ощущение, похожее на оскомину... Он вслушивался, как поет соловей в густЫх ветвях калины, как рокочет далекий гром; посмотрел туда, где,закатилось солнце, где туманилась степь, убегающая без конца; взглянул на Татьяну... и вдруг почувствовал, что ему страшно не хочется спорить с Иваном Федотычем, что глуп и ничтожен предмет спора. То настроение, которое он принес с собою, изменилось резко, с странною легкостью.."

Сдвинется или не сдвинется "держава"? А, какие это пустяки в сравнении с тем, что повелительно вторгается в душу, беспокоит и волнует ее на новый лад! Гораздо важнейшее представлялось Николаю в красивом лице Татьяны, в том, что надвигается гроза, и так грустно поет соловей, и сладко пахнет липа, и широкая даль зовет куда-то...

- Я и не говорю, - сказал он -после долгого молчания, - я понимаю, что гуманность против насилия, - и добавил: - ас другой стороны, что ж, Иван Федотыч, вон в газетах пишут: холера появилась, сколько народу погибнет... А за что?

Иван Федотыч не заметил внезапной уступчивости Николая, - да он и не смотрел на него, - и сказал:

- Особое дело, душенька. Он дал, он и взял, буди имя его благословенно! Мы же по человечеству судим...