Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Прибери, владычица!.. - У нас большое уважение к тихвинской... Прибери, нет моих способов мотаться на белом свете!.. А маменька в голос: на кого же я-то, мол, останусь?.. Ребяты своим чередом: не покидай, мол, сирот неповинных... Ловко? - Онисим Варфоломеич схватил рюмку, выпил и с прискорбием поморщился. Впрочем, несмотря на то, что рюмка была, наверное, двенадцатая, опьянение его скорее уменьшалось, нежели увеличивалось. - Ну, и тово... три гробика. Справили все честь-честью, панихиду, сорокоуст... свояк, признаться, подсобил. Спохватились - куда деваться?.. Что ж, прямо нужно сказать, до такой низости дошли - в конюха хотел наниматься... Одно уж, думаю. Глядь, на ярмарке объявляется Коронат.

Веду я Марфутку за руку, вижу - фортунка. Дай, думаю, обрадую девчонку, - висят на фортунке бусики, дай, думаю, попытаю счастья. Ну, покружил эдак, слово за слово с фортунщиком... вижу - оченно промысловый человек.

Туда, сюда, пошли в трактир, разговорились. Вот, говорю, обременен семейством, ищу перекладины, какая потолще...

Шуткой эдак загнул ему!.. Нет ли каких способов, ежели, например, пробраться в Москву! Имею наградные часы и все такое. А сам вижу - нет-нет и глянет он на Марфутку... Спрашивает то да се. Голос, говорю, необнаковенно звонкий. Пошли на квартеру, раздобылся я чайку, сели чай пить... Ну, видит, каких мы понятий... бедность, но видно же! И на ребят посмотрел... Апосля того - ждите, говорит, через месяц, сделаю я оборот в городе Воронеже, может, и устрою вашу судьбу. - Каким, мол, бытом, Коронат Антоныч? Однако при маменьке не открылся. Вышел я его проводить. "Одно, говорит, господин Стрекачев, внушайте ребятам пляску, а Марфутка чтобы песни играла". - "Но по какому случаю?" - "А по такому, говорит, что в рассуждении судьбы оперетошная часть нонче оченно в уважении". Потолковали. Вижу - и чудно как будто, и тово... местов нету! Ну, вверился в него. Гляжу - не больше недель через пять приходит, и эдакий парень с ним годов семнадцати, по кукольной части... Что такое? - Теятр, представление. Маменька вроде кассирши, ну, и тово... стирать, стиркой чтоб заниматься... Марфутку по куплетошной части... Алешка с Никиткой в плясуны... Что ж, не помирать же... надо же как-нибудь... Поплакали мы с маменькой, что ж, говорит, Онисим, видно тово... видно в бесталанный час родились... Ну, и тово... и принялись муштровать... Ужель я не понимаю, Николай Мартиныч?.. Обратите ваше внимание... Дети возросли в нежности... рукавчики, пояски, костюмчики... ведь праздника без того не проходило, чтоб покойница не обряжала их!.. Там помадки, там воротничок накрахмалит, там бантик какой-нибудь...

Никакой отлички от господских детей!.. А замест того сиволап выкинет пятак серебра, и ломайся и кланяйся ему!..

Изволили поглядеть? Мужичье-то - вона как гогочет! Бона пасть-то как разевает!.. Вы говорите - заставляю...

А чем же пропитаться-то, пропитаться-то каким бытом-с!..

Коронат мошенник (Онисим Варфоломеич сказал это шепотом), вижу, что мошенник. Меня не проведешь, не-э-эт!..

Я его достаточно взвесил... Но, между прочим, нечего кушать-с!..

- Стрекачев! Чего прохлаждаешься, - крикнул, подходя к столу, малый лет семнадцати с характерным лицом карманника или питомца исправительного заведения, - ведьму-то твою публика с ног сбила!.. Поворачивайся!

Онисим Варфоломеич как-то съежился, испуганно заморгал глазами, потом вскочил, торопливо пожал руку Николаю и с необыкновенным выражением тревоги, стыда и сильнейшего желания поддержать свое достоинство пробормотал:

- Оченно приятно... за канпанию!.. Нижайший поклон папаше... Капитону Аверьянычу такожде... Их превосходительство не изволили приехать?.. В случае чего, заверну-с...

и тово... тово...

- Энтово! - передразнил малый, с дьявольскою насмешливостью искривив губы. - Иди-ко, иди, а то он тебя.

Коронат-то... энтово!

Вышедши из трактира, Николай уже не нашел прежнего удовольствия в ярмарочной суете. Все как-то стало раздражать его, за всем ему чудились горе и нищенство с одной стороны, надувательство и "эксплуатация" - с другой. И пыль досадно лезла в ноздри, и солнце пекло, и водкой пахло нестерпимо... С трудом пробираясь сквозь толпу, он вдруг заметил какое-то волнение в народе, все поспешно сторонились, снимали шапки. Впереди показались красные и желтые околыши с кокардами, заблестели пуговицы, засверкали на осанисто выпяченных животах золотые цепочки, печатки, брелоки. "Кто это?" - спросил Николай мещанина, с учтивостью снявшего картуз. "Сонм уездных властей, во главе с предводителем, совершает прогулку по ярмарке". Николай хотел уже скрыться, ему противно было снимать картуз при встрече с властями, а не снять - он чувствовал, что не хватит мужества... Вдруг самая толстая и самая важная власть воскликнула: "Ба, ба, Илья Финогеныч!" Николай с любопытством остановился.