Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

- Хе, хе, хе, эка, что сказал! Кому отдать? Да и деньжат-то не припасено. Ну, будь живописец под боком - отдал бы, перебился бы как-нибудь с хлеба на воду. Я ведь охоту понимаю, милый человек. Но вот беда, некому отдать. Нукось, зашевелись у нас деньжата!.. Эге!

Мы бы с Митькой знали, куда махнуть: вон машина-то посвистывает!.. Выкинул красненькую - Питер! А уж в Питере не пропадешь, сыщешь судьбу! А то свистит, окаянная, а у нас с Митькой карманы худы. Ничего!

И малярная часть - веселая... Так что ль, Митюк?

- Михеич, - послышалось с той стороны избы, - ужели дрыхнешь, мазилка? Выскочи-ка на секунду! - Николаю показалось, что он уже где-то слышал этот желчный и сердитый голос. Не успел маляр плюнуть на цигарку и придать своему беззаботному лицу самое деловое выражение, как из-за угла показался тот, кому принадлежал голос.

- А! Вот где ты? - сказал он. - Царство сонное!..

Черти!.. Кто это у тебя стены-то разрисовал?

- Наше нижайшее, Илья Финогеныч. Да вот сынишка все озорничает... Митька. Чуть недоглядишь - схватит уголь и почнет разделывать.

Илья Финогеныч пристально взглянул на Николая.

Тот раскланялся, весь пунцовый от неожиданности, и поспешил вставить свое слово:

- Очень немудрено, что будущий талант относительно живописи и вот погибает-с.

- Кто погибает? Почему? Как?

Николай, путаясь от застенчивости, но вместе и ужасно счастливый, что говорит с самим Ильею Финогенычем, рассказал, как он подошел к забору и чем занимались дети. Маляр повторил прежнее свое рассуждение о красках, о "деньжатах" и о том, что кому дано. Митька с любопытством выглядывал исподлобья.

- Обломовщина, а легко может быть - новые силы зреют, - добавил Николай, не без тайной цели щегольнуть, что он знает про "обломовщину".

Илья Финогеныч еще пристальнее взглянул на него, и, казалось, лицо его стало еще сердитее.

- Ну, брат Михеич, ты болван, - сказал он маляру. - Сколько раз в году видишь меня, а? Амбар красил, ворота красил, вывеску малевал для лавки... Сколько ты меня раз видел?.. Болван!.. У тебя нет деньжат, думаешь, и у других нету, а?.. Шут гороховый!.. Нечего ощеряться, с тобой дело говорят. Краски! Веселая часть!.. Такой же пьяница будет, как и ты. Митрием, что ль, звать? Митрий! Вымой рожу-.то хорошенько да дня через три... фу, черт! Завтра же, - слышишь? - завтра же приходи.

И девчонку эту - чья девчонка? Еремки кошкодера? Хороший тоже санкюлот! и девчонку с собой приводи.

Посмотрим, какие ваши таланты... Мазилка эдакая - не к кому отдать! Да они грамоту-то знают ли? Карандаш, карандаш-то, болван, умеют ли в руках держать? Эй, Митрий, поди-кось сюда. Да ты не бычись, не съем, - никого еще не слопал на своем веку. - Митька подошел, еле передвигая ноги. Илья Финогеныч запустил пальцы в его красную гриву и проницательно посмотрел ему в лицо. - Хочешь учиться, а? Ученье - свет, пащенок эдакий.

Был в Острогожске мещанский сын, а теперь академик и знаменитость, - да это черт с ним, что он академик и знаменитость, - сила новая! Русскому искусству пути указывает!.. Ну, что с вами, с бушменами, слова тратить, и он оттолкнул Митьку, - завтра же приходи.

А я рисовальщика подговорю. Посмотрим, какие ваши таланты, да в училище, за грамоту. Талант без азбуки - Самсон остриженный, нечего тут и толковать.

Несмотря на то, что слова Ильи Финогеныча так и кипели негодованием, а свернутое на сторону лицо было просто-таки свирепо, даже Митька начал глядеть веселее, а Михеич блестел, как только что отчеканенный пятак.

Он кланялся, смыгал носом и усмехался до самых ушей.

Один Николай продолжал еще испытывать страх, хотя желание познакомиться с Ильею Финогенычем разгоралось в нем все больше и больше. Вдруг тот обратился к нему:

- Обломовщина!.. Вы читали или только понаслышке говорите эдакие слова? Чтой-то не знакома мне ваша физиогномия...

- Я сын гарденинского управителя, Илья Финогеныч.

- Вот как! Настоящий ответ, если бы вас спросили:

"Чьих вы будете?" Не об этом спрашиваю: сами-то по себе кто вы такой?

- Николай Рахманный. Еще моя статейка напечатана в сто тридцать втором нумере "Сына отечества"...

- Не читал-с, - с необыкновенной язвительностью отрезал Илья Финогеныч, - не читаю таких газет-с.

- Я наслышан об вас от Рукодеева, Косьмы Васильича... Косьма Васильич очень настаивал, чтоб я познакомился с вами... Мы большие приятели с Косьмой Васильичем... - лепетал Николай, чувствуя всем существом своим, что куда-то проваливается.

- Кузьку знаете! Очень рад, очень рад! - Илья Финогеныч изобразил некоторое подобие улыбки. - Что он там - испьянствовался? Исскандальничался? Жена его по-прежнему жила?.. Отчего же не зашли ко мне?

- Признаться, обеспокоить не осмелился.

- Вздор-с. Экое слово глупое!.. Беспокойство - хорошая вещь, благородная вещь. Свиньи только спокойны.