Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

- То есть жизнь, Рафаил Константиныч... образ жизни-с. Тяготу нужно брать на себя; не баловаться. Собственно говоря, выражение принадлежит одному замечательному человеку... Ваш бывший крепостной, столяр... Он жизнь с нивой сравнивал; всякий человек пусть, дескать, свою борозду проводит... И вот как вляжешь в хомут-то по совести, ан и не полезет в голову "зачем" да "для чего"...

И это правильно, Рафаил Константиныч. Я про себя скажу: не было.на мне хомута - куда как шнырял мыслями!..

Не поверите, застрелиться хотел!.. Вот забыл-то теперь, а то даже аргументы такие подобрал - нужно-де застрелится... Ну, а потом и ничего-с.

- Влезли в хомут? - с слабою улыбкою заметил Гардении.

Эта улыбка раззадорила Николая. Он покраснел и с оживлением воскликнул:

- Да-с, Рафаил Константиныч, думаю, что по совести запряг себя!.. Не хвалюсь, что сам, - отчасти и обстоятельства тому посодействовали, но какие-с? Самые обыкновенные. Поставьте себе в необходимость думать о куске хлеба... Женитесь... Имейте, как я, пятерых детей... Будьте в касательстве с темным бедным людом, да притом не забудьте откликаться и на общественные вопросы... Вот вам и хомут-с!

- Это хорошее слово, - проронил Гардении, снова впадая в задумчивость. - Вы говорите, столяр... Какой? Я не помню.

- Иван Федотыч. Он на барском дворе, редко показывался...

- Он жив?

Николай отвернулся.

- Не могу вам доложить, - сказал он с неохотой, - лет десять потерял его из виду... - и с внезапным видом умиления добавил: - Святой человек-с!.. Вот подлинно "заглохла б нива жизни", если б не появлялись такие люДИ." - и, помолчав, еще добавил: - Хотя, конечно, простой человек, полуграмотный... Мистик, к сожалению.

Гардении почувствовал, что коснулся какой-то интимной стороны, и переменил разговор. Снова заговорили о земстве, о том, что необходимо привлечь хороших учителей, хороших докторов, переменить состав управы, о том, что в губернском собрании нужно всячески поддерживать статистику, провалить затеи сословной партии, заняться страховым делом, хлопотать о переустройстве сумасшедшего дома, настаивать на переоценке земли...

Анненское показалось к вечеру. На собственный лад забилось сердце Николая при виде усадьбы. Воспоминания беспорядочно просыпались и волновали его. Но когда подъехали ближе, странное чувство им овладело чувство жалости и какой-то нестерпимой тоски о прошлом. Жадно, влажными от слез глазами, он смотрел на все, что ни попадалось на пути, и не узнавал Гарденина. С гумна доносился рев паровой молотилки; на берегу пруда виднелась винокурня с высокою трубой, с подвалами для Спирта и амбарами для муки; где прежде был конный завод, вытянулись в нитку какие-то постройки казарменного стиля; все крыши были выкрашены в однообразный ивет аспидной доски, белые некогда стены превратились в темно-коричневые. Все приняло иной вид, все стало необыкновенно солидным и мрачным. Даже веселенький домик Ивана Федотыча возымел характер той же внушающей и однообразной солидности: он раздвинулся глаголем, украсился крытою террасой, накрылся толем того же цвета аспидной доски, высматривал с убийственною серьезностью и аккуратностью.

Все было прочно, крепко, просторно. Все, вероятно, в превосходной степени было приспособлено к экономическому хозяйству, а домик Ивана Федотыча - к школе и ссудо-сберегательному товариществу, которые в нем помещались. Николай понимал это и... с стесненною и опечаленною душой смотрел на все это крепкое, просторное и целесообразное. И какая-то трогательная радость шевельнулась в нем, когда коляска, быстро миновавши отличную, выстланную камнем плотину, въехала на красный двор и остановилась у подъезда. Тут прежнее оставалось неизменным: господский дом, кухня, флигелек Фелицаты Никаноровны, белая сквозная ограда. Подле развертывался старый сад с желтыми и багряными деревьями, с поблекшими газонами, с кустарниками, на которых там и сям виднелись одинокие листочки. Осенний закат, странно пробивавшийся сквозь тучи, всему придавал какую-то особенную прелесть. Николаю казалось, что гарденинская старина с ласковою грустью улыбается ему, что багряные дубы и золотые липы невнятно шепчут о прошлом, о невозвратном... Он медлил идти в дом, стоял на ступеньках подъезда и, не отрываясь, смотрел на позлащенные вершины сада.

- Мне напоминает это одну картину, - сказал Рафаил Константиныч, - на передвижной выставке... Какое чувство вызывает!.. Какие мысли будит!.. Сколько лиризма в содержании!.. Молодой еще художник... Как его?.. Да!

Михеев!

- Не Митрий ли Архипыч? - с живостью спросил Николай.

- Не знаю. Может быть. Многообещающий талант.

- Он, он!.. Вот я вам рассказывал о купце Еферове.

Купец Еферов, можно сказать, на улице его нашел, ход ему дал, умер отказал деньги на академию. Вот бы теперь порадовался покойник!.. Живо помню этот случай.