Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

— Совершенно правильно, Илья Финогеныч! — с необыкновенным возбуждением крикнул Харлаша. — Эх!

Ежели неправильно — как жить?.. Каким манером жить, спрошу я вас?.. Сидишь теперь в лавке. Тятенька барыши наблюдает… Дома — картеж, скучища… Что я надумал, Илья Финогеныч, и вы, Митрий Борисыч, и вы, Федосей Лукич… Хочу я экзамен на народного учителя сдать…

Ась?.. Тишком да тайком авось подготовлюсь. А там… там видно будет! — Он отчаянно махнул рукой.

Все с оживлением заговорили о проекте Харлаши. Одна Варя имела вид скучающий, презрительно поводила своими пухлыми, румяными губами, с нетерпением поглядывала в глубину сада. И вдруг преобразилась: стукнула калитка, послышались торопливые шаги, на свет лампы вышел Николай. Со всеми он поздоровался, как с старыми знакомыми, шумно вздохиул, бросаясь на стул, и с жадностью начал пить чай. Варя с похорошевшим лицом, с какою-то задорною и обеспокоенною улыбкой смотрела на него.

— Измаялся, Николу шка? — ласково спросил Илья Финогеныч.

— Пустяки!.. Тысячу триста сегодня выручили!

— Но зато какой труд! — с участием воскликнула Варя, и в ту же минуту Николай почувствовал, что под столом прикоснулись к его ноге. Он покраснел, отодвинулся.

Вскоре снова начался общий разговор: о земстве, о городской думе, о выборах, о последнем произведении Щедрина, о том, что затевает Бисмарк. Николай говорил самоуверенно, бойко, вступал в шутливые пререкания с Ильею Финогенычем, покровительетБенно относился к тому, что высказывал Харлаша. И прекрасная ночь, и то, что выручили тысячу триста рублей, и томные звуки вальса, прерываемые одинокою виолончелью, и влюбленная девушка с такою волнующей улыбкой, и ожидание другой девушки, Веруси, — все это точно подмывало Николая, подсказывало ему удачные, смелые слова, внушало приятные мысли о том, что он умен, и привлекателен, и вообще достоин отмеченного внимания. «Ах, как хороша жизнь!» — восклицал он про себя, и чувство наслаждения жизнью, точно музыка, отзывалось в его душе, совпадая с отдаленными звуками вальса, все существо повергая в какой-то сладкий и беспокойный трепет.

— Николай Мартиныч! — позвала Варя и решительно поднялась с места. — Подите сюда… на два слова.

Николай с недоумением взглянул на нее, отставил стакан. Светлое платье девушки быстро исчезло в глубине сада. Учитель и прасол переглянулись, Харлаша стыдливо опустил глаза.

— Николушка, когда Вера Фоминишна приедет? — значительно спросил Илья Финогеныч.

— Идите же! — крикнула Варя.

— Не нонче завтра, Илья Финогеныч, — торопливо ответил Николай, скрываясь в темноте.

Старик еще хотел что-то сказать, но только с озабоченным в" дом вынул табакерку и понюхал.

— Молодость! — снисходительно пробормотал прасол.

Илья Финогеныч точно встрепенулся.

— Да, молодость… — сказал он каким-то особенным, грустным голосом. — Хмель… Всполохи… Ах, сколь тяжела бывает расплата за твой пир! — потом, как будто спохватившись, что говорит несообразные и странные для гостей слова, добавил: — Вот жалел я, что сына у меня нет, — роднее сына нашел человека!.. В год, в один год, а какая перемена, как добропорядочно текут мысли, как здраво научился судить!.. Полезен, полезен будет родному краю.

Гости тотчас догадались, что Николай женится на Варваре Ильинишне и что приспело время решительного объяснения. Прасол и учитель начали расхваливать Николая; Харлаша радостно улыбался, не сводя с Ильи Финогеныча влюбленных глаз. Немного спустя все простились, не желая мешать семейному событию.

Илья Финогеныч остался один. Горькое выражение появилось на его лице.

— Садитесь, — повелительно сказала Варя, указывая Николаю на едва заметную в темноте скамейку.

— Но какое дело, Варвара Ильинишна?

— Ах, садитесь же, несносный человек!

Он сел поодаль.

— Слушайте… — прошептала девушка, придвигаясь к нему так, что он почувствовал ее платье на своих коленях, опьяняющую близость ее тела.

— Что же слушать? — пробормотал он дрожащим голосом. — Музыку отсюда не разберешь… Кажется, все тот же вальс играют… Далеко.

— А отчего у вас руки холодные?

— Сердце горячее…

Вдруг он очутился в объятиях, поцелуй обжег его губы… Он хотел отстраниться, бежать… На мгновение вопрос Ильи Финогеныча вспомнился ему, мелькнуло лицо Веруси… но только на мгновение… Музыка, звезды, цветы, кровь, стучащая в висках, сердце, замирающее в истоме, густым туманом заслонили его сознание, все существо подчинили своей жестокой власти.

— Ах, как хороша жизнь! — шептал он, точно пьяный, и счастливая, бессмысленная улыбка бродила по его лицу.

Вместо того чтобы бежать, он обнимал девушку так, что она задыхалась в своем корсете, целовал ее плечи, щеки, платье, ее влажные, полуоткрытые губы. Страстные слова сами собой срывались с его языка, без размышления, без смысла, лились необузданным потоком, — так же, как и у ней, впрочем, потому, что и она была во власти этой июньской ночи.

— Любишь ли? — спрашивала она.

— О, люблю, люблю!.. Ты моя жизнь, счастье, радость…

— Ах, я тебя Ужасно люблю!.. Я тебя давно люблю!..

Милый, красавец!.. Жених ты мой!..

— Невеста моя ненаглядная!..