Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Николай скоро пришел. Перед калиткой он на секунду остановился: сердце забилось так, что трудно сделалось дышать. В саду никого не было видно. Николай прошел к тому месту, где густою толпою стояли клены, где вчера так горестно решилась его судьба… На скамейке, задумавшись, сидела Веруся. Руки ее неподвижно лежали на коленях, на лице, на складках простенького платья сквозили золотистые тени. Николай опять остановился. Веруся поху Дела с тех пор, как он расстался с нею; пышный румянец исчез… Но что за пленительное выражение появилось в этом похудевшем лице? Какая трогательная и влекущая прелесть!

Под его ногою хрустнул сучок. Веруся вздрогнула и с легким криком бросилась ему навстречу. Сами не зная как, они обнялись и крепко поцеловались. Но тотчас же мучительная мысль, что дважды два — четыре, овладела Николаем. Он отвел руки Веруси, с растерянным видом усмехнулся.

— Что с тобою? — спросила она, широко открывая затуманенные глаза.

— Видите, Вера Фоминишна… — проговорил он с усилием, — такие тут подошли обстоятельства… Мерзости разные… Одним словом, все кончено: я связан… женюсь на дочери Ильи Финогеныча.

Веруся села как подкошенная, закрыла лицо… плечи ее вздрогнули раз, другой.

— Ах, зачем вы не приехали вчера? — вырвалось у Николая.

Но она ничего не ответила. Длилось тягостное молчание. Николай стоял, прислонившись к клену, отчаянно ломая руки, не сводя налитых слезами глаз с Веруси, не зная, что сказать.

Вдруг его как ножом резнуло: Веруся сухо и презрительно рассмеялась.

— Поздравляю! — воскликнула она, открывая лицо. — Образцовая карьера!.. Он ведь очень богат, этот Еферов? — И вся вспыхнула от внезапного прилива как будто сейчас только сознанной обиды. — Но с чего же вы взяли, что я претендовала выйти за вас? Как вы смели сказать, что если бы я приехала вчера — вы бы меня осчастливили?.. Успокойтесь! И не думала выходить!.. Мне только жаль, что я заблуждалась, что считала вас таким… О, как вы далбки от того, чем я вас считала!..

— Но почему же, Вера Фоминишна?.. Разве выполнить свой долг бесчестно?

— Какой долг?

— Если я имел подлость скомпрометировать девушку, да еще дочь человека, ближе и выше которого не знаю?

— А!.. Скомпрометировать!.. Вы иначе рассуждали, когда дело шло о столяровой жене или о крестьянской девушке… Впрочем, мне стыдно и говорить-то об этом… Ваше дело… С какой стати мне вмешиваться? — И Веруся с лихорадочною поспешностью начала подбирать слова, которые могли бы убедить Николая, что ей все равно; изменила тон, усиливалась придать лицу спокойное выражение. — Простите, пожалуйста, — говорила она, — мне просто сделалось обидно, что вы женитесь на богатой… Конечно, это предрассудок: Лизавета Константиновна тоже была богатая… Пожалуйста, извините!.. Я очень нервная стала… и вобще неладно себя чувствую… В сущности, я очень рада вашему счастью.

— Счастье! — горько проговорил Николай, и ему ужасно захотелось плакать, броситься к ногам Веруси, рассказать ей все, все… испытать если не прелесть любви, так прелесть жалости от той, которая любила его. Он теперь знал совсем наверное, что она любила его.

— Послушайте, вы что-нибудь говорили Еферову о Якове Ильиче? — спросила Веруся, помолчав.

— О каком Якове Ильиче?

— Ну, о Переверзеве?

— Ах, да!.. Я показывал часть вашего письма.

— Напрасно. Вы были не вправе делать это.

— Но почему же? Илье Финогенычу да не показать?

— Не понимаю, чем он заслуживает такое доверие.

— Илья Финогеныч?

— Да, господин Еферов. Он уж мне сообщил, что Яков Ильич кулак. Как это похоже!

— Что вы, Вера Фоминишна?.. Конечно, кулак!.. Только с иностранным клеймом.

— Не знаю… не вижу.

— Да помилуйте!.. От вас ли я слышу такие слова?..

На мужицкие деньги образование получил, да мужика-то этого под гнет!

Девушка скептически пожала плечами.

— В этом надо еще разобраться, — холодно возразила она, — деньги ск крестьян он не тянул на свое образование, работать на себя не заставлял… Вообще с ним можно спорить, но все-таки не кулак же он.

— Кулак!

У Веруси затрепетали углы губ.

— Мы не согласимся, и лучше не говорить об этом, — сказала она. — Оскорблять легко, оспаривать трудно. Он очень, очень порядочный человек.

— Однако перемена произошла в ваших мыслях! — насмешливо воскликнул Николай, чувствуя, что снова овладевает им какая-то угрюмая злоба.

— Может быть.

— Прежде вы были не такая.

— Вероятно.

— Что ж, Вера Фоминишна, остается радоваться, что так сложилось. Пути наши не только снаружи раздвоились, но и внутри: разным богам молимся!

— О, конечно, разным! — значительно сказала Веруся.

Голоса у обоих все повышались, лица загорались негодованием, взгляды становились неприязненными и чуждыми.

Вдруг Веруся точно спохватилась, усталая, печальная улыбка появилась на ее губах. — Знаете что? — сказала она. — Полно говорить об этом. Давайте поговорим лучше о прошлом… Ведь так было хорошо, не правда ли? Вообразите, кабак-то все-таки открыли, и Шашлов Ерема преисправно помогает отцу… Вот мы научили грамоте-то на пользу!.. Но зато Павлик… помните, сын Арсения?., прелестный, удивительно прелестный мальчик.