Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

— Но я всячески скажу, что господин Переверзев софист, — упрямо продолжал Николай, — об этом нужно подумать… Вот и кабак открыли!.. Разве вы не видите, что он самый отчаянный эксплуататор? Ведь это видно-с.

И Илья Финогеныч…

— Николай Мартиныч! — с особенным выражением сказала Веруся. — Оставьте… Я прошу вас… Ах, сколько загадок, сколько проклятых вопросов на свете!.. Оставьте!

Я думала… — Губы ее сморщились, голос дрогнул. — Я думала, что вы… что мне… Ну, все равно, разберусь сама, а не разберусь — туда и дорога… — и вдруг опять закрыла лицо и прошептала: — Боже, как я одинока!.. Как мне жить хочется!

Прошел еще час, томительный, тоскливый. Слова выговаривались с усилием, потому что ими все больше и больше старались скрыть истинные мысли, истинные чувства, затушевать то, о чем действительно хотелось говорить. Наконец Веруся вздохнула, пристально и печально посмотрела на Николая и стала прощаться.

— Да где же вы остановились? Разве не у нас?

— Нет… Мы едем в ночь.

— С кем?

— Я здесь с Яковом Ильичом. Он завез меня и сам отправился по делам. Мы условились встретиться у следователя, это его товарищ. Кстати, где живет следователь?

— Вот как! — насмешливо воскликнул Николай. — Мудреного нет, что вам нравятся софизмы господина Переверзева! Следователь имеет квартиру на Соборной площади-с.

Веруся стояла, понурив голову. Она точно не слыхала, что и каким тоном сказал Николай, думала о своем. Потом тихо спросила:

— Послушайте, не могу я видеть вашу невесту?

— Она у бабки, за городом… Останьтесь!

На мгновение девушка выразила колебание. Но только на мгновение. Они стояли друг против друга все под теми же кленами, вершины которых так и рдели теперь в огне заката.

— Ну, все равно, прощайте! — Глубокая тоска изобразилась на лице Веруси, голос ее содрогнулся и зазвенел жалобным, надтреснутым звуком. — Прощайте!.. Не судите, коли что услышите… Простите, если сказала что лишнее. Ах, боже мой, какая я глупая!.. — Она насильственно засмеялась сквозь слезы, пожала его руки и торопливо сделала несколько шагов. Потом обернулась, прежняя шаловливая улыбка, как луч, проскользнула по ее лицу.

— А помните, я крикнула вам, угадайте, кого люблю? Это ведь я про вас крикнула.

— Веруся!.. Друг мой хороший! — горестно воскликнул Николай, простирая руки.

— Да, да, про вас. Не правда ли, как глупо? Ну, прощайте. Не провожайте меня. Не надо.

Николай беспомощно опустился на скамейку и заплакал, как ребенок.

Прошло пять дней. Ярмарка кончилась. Николай несколько успокоился за хлопотами по торговле и внутренне на все махнул рукою. И как только успокоился — заметил то, что другие давно уже замечали, что Илья Финогеныч не по-прежнему относится к нему: суров, раздражителен, называет его «Николай Мартиныч», избегает говорить с ним. «Что бы это значило?» — размышлял Николай и терялся в догадках. Одна была самая правдоподобная: старик сердился за то, что он в ту ночь, при чужих, ушел вдвоем с Варей. Ну ведь то покрыто? Ведь же он приносит себя в жертву? Раз случилось, что Илья Финогеныч особенно грубо и оскорбительно обошелся с Николаем. Тот не вытерпел:

— Илья Финогеныч! Я так не могу… — сказал он. — У меня только и людей осталось на свете, что вы… За что такое отношение?

Старик даже почернел от злобы.

— Будет-с! — крикнул он, задыхаясь. — Достаточно-с!..

Чего хитрить? Все равно добился своего!..

— Чего добился? О чем вы говорите?

— Богатой невесты, Николай Мартиныч, невесты-с!..

Умницу, сердце горячее отринул, дуру бессердечную добыл!.. И не сделали ошибки-с!.. Тирана изображать собою не буду!.. Блаженству вашему мешать не стану!.. Давно отчислено за Варварой двадцать тысяч, до копейки получайте-с!

У Николая вся кровь бросилась в лицо, необузданная кровь Мартина Лукьяныча Рахманного. Отца она побуждала драться, когда ему казалось, что он оскорблен, — сыну подсказывала необдуманные и жестокие слова.

— Ошибаетесь, — проговорил он, усиливаясь сдержать трясущийся подбородок. — Не только-с двадцатью-с тысячами-с, миллионом не польстился бы на Варвару Ильинишну!.. Что в петлю, то на ней жениться!.. Имею одно утешение: исполню долг-с. Не хочу, чтоб о вашей дочери сплетни распускали… хотя сама же она силки расставила!

— Как так — силки? Говори толком.

— Очень просто: первая поцеловала, первая завлекла.

Прежде, сами знаете, я внимания на нее не обращал…

Разве эдак можно губить человека?.. Вы говорите — умницу отринул… Разве мне легко?.. А тут еще вы осмеливаетесь заподозривать… Ни копейки не возьму! Не нужно.

Эх! — Он махнул рукой и, чтобы не разреветься в присутствии Ильи Финогеныча, быстро убежал в свою каморку.

Оставшись один, Илья Финогеныч с удовольствием крякнул, рассмеялся и не спеша стал играть табакеркой.

Вскоре в доме купца Еферова разыгралась драма. Весь город звонил о бессердечии, скаредности и самодурстве Ильи Финогеныча: Илья Финогеныч торжественно объявил дочери Варваре, что лишает ее приданого… за что?