Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

— Мы эфтого от них не видали, — ответствовал Федотка, беззаботно тряхнув волосами.

— Ой ли? Ну, не бил, так побьет. Эти старинные ироды куда как драться здо´ровы. Али насчет сна… Ведь сна у них совсем нет. Ты спишь, а он, окаянный, ночью приволокется в конюшню, разбудит тебя, нашумит. Потому у них сна нету, они — двужильные.

— Это хуть правильно, — согласился Федотка, — у нас Капитон Аверьяныч неведомо когда и спит.

— Ну вот. Но у купцов совсем на иной лад. У купцов так: сдадена тебе лошадь, чтоб была в порядке; спишь ты, с девками гуляешь — это дело твое. Али харчи взять. У нас в конюховской прямо полагается фунт говядины на человека. Ну-кося, у господ-то дадут тебе фунт?

— Куда! У нас полфунта солонины, и больше никаких. Опять же едим — и конюха и простые рабочие — все вместе.

— Эва! Нет, уж у купцов конюха с мужиком не станут равнять! Али теперь посты. Что вы по средам, по пятницам-то трескаете, — щи пустые? Но у нас не токма среды-пятницы, а и петровками молоко. У нас, брат, постов не разбирают.

— Такой ли теперича век, чтоб посты разбирать, — сказал Федотка, вспоминая свои разговоры с Николаем, — достаточно хорошо известно, кто их обдумал.

Но Наум Нефедов не обнаружил склонности к вольнодумным соображениям.

— Там кто ни обдумал, а у нас сплошь молоко, — сказал он. — Али насчет страху… Живут, примерно, господа в вотчине. Сколько ты напримаешься испугу по случаю господ? Мороз ли, дождь ли, ты завсегда должен без шапки. Идешь мимо барского дома — опять шапку долой. Так ли я говорю?

— Точно так-с, Наум Нефедыч. Насчет шапок у нас ба-а-альшая строгость!

— Ага! Но у купцов и в заводе нет без шапок стоять. Али насчет веселья молодого человека… Что у вас в Гарденине? Монастырь! Но у нас с самой ранней весны и до поздней осени не переводится народ на хуторе. Начнется по´лка, одних девок сот до семи сгонят. Тут, брат, умирать не захочешь от нашей хуторской жизни… Вот ты и подумай об эфтом.

Наум Нефедов пристально взглянул на Федотку и, заметив, что тот достаточно раскис от его искусительных речей, многозначительно крякнул и спросил вполголоса:

— А что, парень, дюже строг Кролик? На вожжах не зарывается? Не пужлив?.. Как, примерно, сбой… не сигает, прямо становится в рысь, аль с привскоком?

Но Федотка тотчас же спохватился.

— Не могу знать, Наум Нефедыч, наше дело подначальное-с, — ответил он с обычным своим скромным и почтительным видом. — Скажут запрягать — запрягаем, а насчет чего другого прочего мы неизвестны-с.

Наум Нефедов незаметно поморщился.

— Гм… известно, что подначальное твое дело, — сказал Он, — я ведь это, парень, так себе… больше от скуки спрашиваю. Мне все равно. Ты там в случае чего не болтай Ефиму Иванову… Мало ли о чем говорится! — Он потянулся, зевнул с видом равнодушия и встал, чтобы идти в горницу. И уж вполоборота спросил Федотку, плутовски подмигивая глазом: — А у вас на хватере… тово… приманка есть ловкая!

— Маринка! — догадался Федотка, в свою очередь осклабляясь.

— Маринка, что ли. Ты как насчет ей… не прохаживался? Аль, может, Ефим Иваныч старину вспомнил? Он ведь, не в укор ему будь сказано, ходок был по эфтим делам.

— Похоже как быдто… Похоже, что прилипает.

— Ой ли? Хе, хе, хе, знай наших… Ну, да ведь и девка же язва.

Федотка, поклонившись Науму Нефедычу, тоже отправился домой. А Наум Нефедов как вошел в горницу, так и сделался сумрачен. И велел позвать своего поддужного, запер за ним дверь на крючок и шепотом сказал:

— Ну что, малый, как Маринка?

— Что ж, Наум Нефедыч, Маринка за четвертной билет удавиться готова.

— Гм… Ох, не по нутру мне эти каверзы! Вот что, Микитушка, переговори с ней, с собачьей дочерью: покамест ничего не нужно, только чтобы дала слушок, как Ефим на проверку поедет. До тех пор опаслив, цыганская морда, никаких нет силов! Вчерась вижу — поворотил на дистанцию… стой, думаю, будет прикидывать. Побежал я, вынул часы, вон уже шагом пустил!.. Экий разбойник!.. Но эдак на глаз — огромнейшая рысь!.. И чего он не проверяет, чего на часы не прикидывает., аль уж вполне надеется? Ах, грехи, грехи!

— А Маринка здорово его обвела! Сулил платье ей шелковое…

— Шелковое? Ах, пес тебя задави… значит, много надежды в человеке!

— Но к лошади, говорит Маринка, подступу нет. Тоись на тот случай, ежели срествия какого… Поддужный, говорит, еще отлучается, а кузнец у них есть, так этот кузнец словно гвоздем прибит, — так и околевает в конюшне.

— Отлучается он, закарябай его кошки! Пытал, пытал, хоть бы словечко проронил какое. Твердый народ подобран. Да что к лошади подступаться… я греха на душу не возьму. Приедет хозяин, пускай как хочет, а я греха не возьму. Только чтобы проверки не прозевать, только увериться, сколь он страшен, а уж там хозяйское дело. Скажи ей, паскуде: подаст слушок — прямо зелененькую в зубы, а уж в рассуждении, что будет дальше — что господь. Да смотри, Ефима-то опасайся! Дознается — сохрани бог.