Гаргантюа и Пантагрюэль

— Погодите, — молвил Пантагрюэль. — Хитроумные философы-перипатетики учат нас, что все проблемы, вопросы и сомнения, которые предстоит разрешить, должны быть выражены в форме определенной, ясной и понятной. Что значит, по-вашему, спать по-собачьи?

— Это значит спать натощак и на солнцепеке, как обыкновенно спят собаки, — отвечал Понократ.

Ризотом сидел на корточках возле самого продольного прохода. При этих словах он вскинул голову, сладко зевнул и, заразив своей зевотой всех товарищей, из симпатии к нему последовавших его примеру, спросил:

— Есть ли средство от осцитаций^{762} и зевков?

Ксеноман, весь уфонарённый в починку своего фонаря, спросил:

— Можно ли держать в равновесии собственное пузо, чтобы оно не раскачивалось из стороны в сторону?

Карпалим, забавляясь со своей вертушкой, спросил:

— Что должно совершиться в естестве человека для того, чтобы его можно было признать голодным?

Эвсфен, заслышав голоса, прибежал на палубу и, вспрыгнув на кабестан, громко спросил:

— Почему считается более опасным, если голодного человека ужалит голодная змея, чем если сытая змея укусит сытого человека? Почему слюна голодного человека — яд для всех ядовитых змей и животных?

— Друзья мои! — отвечал Пантагрюэль. — Все ваши сомнения и вопросы разрешаются одинаково, и от всех указанных вами симптомов и случаев имеется только одно средство. Ответ вам будет дан незамедлительно, без подходов и околичностей, — у голодного брюха ушей не бывает, оно — глухо. Я вас удовлетворю знаками, движениями и действиями, и решением моим вы останетесь довольны, — так некогда Тарквиний Гордый, последний римский царь (тут Пантагрюэль дернул колокол за веревку, а брат Жан стремглав помчался на кухню), знаками ответил сыну своему Сексту. Секст, находившийся в то время в городе Габиях, прислал гонца к Тарквинию за советом, — как ему всецело покорить габийцев и добиться от них повиновения беспрекословного. Царь, не веря в верность посланца, ничего ему не ответил. Вместо ответа он повел его в свой потаенный сад и на его глазах и в его присутствии срезал мечом головки самых высоких маков. Посланец возвратился без всякого ответа, но как скоро он рассказал Сексту, что сделал при нем Тарквиний, Секст по одному этому знаку без труда догадался, что отец советует ему отсечь головы градоправителям и тем самым окончательно поработить всех остальных и привести их в полное повиновение.

Глава LXIV. О том, как Пантагрюэль оставил без ответа заданные ему вопросы

Затем Пантагрюэль спросил:

— Что за люди живут на этом милом собачьем острове?

— Все сплошь буквоеды, дармоеды, пустосвяты, бездельники, ханжи, отшельники, — отвечал Ксеноман. — Все они — люди бедные и живут подаянием путешественников, как пустынник из Лормона, что между Бле и Бордо.

— Не пойду я к ним, можете мне поверить, — объявил Панург. — Пусть дьявол дунет мне в зад, если я к ним пойду! Эй, отшельники, бездельники, буквоеды, ханжи, дармоеды, убирайтесь вы ко всем чертям! Я еще не забыл этих жиром заплывших кесильских соборников, чтоб их Вельзевул и Астарта позвали на собор с Прозерпиной, — сколько мы после них натерпелись бурь и черт его знает чего! Послушай, Ксеноман, брюханчик мой, капральчик мой! Скажи ты мне на милость: здешние пустосвяты, вымогатели и прихлебатели — что же они, женаты или девственники? Есть среди них женский пол? Могут ли они пустосвятно произвести на свет пустосвятное потомство?

— Вот это вопрос остроумный и забавный, — заметил Пантагрюэль.

— Еще как могут! — отвечал Ксеноман. — Тут есть красивые и веселые пустосвятки, тунеядки, отшельницы, бездельницы, женщины очень богомольные, и видимо-невидимо пустосвятышей, тунеядышей, бездельничков, отшельничков…

— Знаем мы их, — прервал его брат Жан, — из молодых отшельников старые черти выходят. Запомните эту мудрую пословицу^{763}.

— …а иначе, без продолжения рода, остров Ханеф давно бы уж опустел и обезлюдел.

Пантагрюэль пожертвовал островитянам семьдесят восемь тысяч новеньких полуэкю с изображением фонаря и поручил Гимнасту переправить этот дар к ним в лодке.

— Который час? — отдав это распоряжение, осведомился он.

— Десятый, — отвечал Эпистемон.

— Самое время обедать, — заметил Пантагрюэль, — ибо приближается та священная линия, о которой так много говорит Аристофан в своей комедии Законодательницы: она ниспускается в тот час, когда тень — десятифутна^{764}. В былые времена у персов вкушать пищу в определенный час полагалось только царям, — простым смертным служили часами их собственный желудок и аппетит. В самом деле, у Плавта некий парасит сетует и яростно нападает на изобретателей солнечных и всяких иных часов, ибо это, мол, общеизвестно, что желудок — самые верные часы. Диоген на вопрос о том, в котором часу надлежит человеку питаться, ответил так: «Богатому — когда хочется есть, бедному — когда у него есть что поесть». Более точно указывают часы для принятия пищи врачи: