Гаргантюа и Пантагрюэль

— Какая-то блондинка, без мужчины[902]
Зачав ребенка, родила без муки
Похожего на эфиопа сына,
Хоть, издавая яростные звуки,
Прогрыз он ей, как юные гадюки,
Весь правый бок пред тем, как в мир явился.
Затем он дерзко странствовать пустился —
Где по земле ползком, а где летя, —
Чему немало друг наук дивился,
Его к людскому роду сопричтя*.

— А ну давай-ка разгадай-ка мне эту загадку, — продолжал Цапцарап, — а ну сей же час давай-ка отвечай-ка, что это значит.

— Ну вот ей-богу, будь у меня дома сфинкс, вот как у Верреса[903], который, ну вот ей-богу, является одним из ваших предшественников, — сказал я, — ну вот ей-богу, я разгадал бы загадку, ну вот ей-богу! Но только я при сем не присутствовал, ну вот ей-богу, я к этому делу не причастен!

— А ну давай-ка, давай-ка, — снова заговорил Цапцарап, — клянусь, не говоря худого слова, Стиксом, а ну давай-ка я тебе докажу, давай-ка, давай-ка докажу, что лучше было бы тебе попасться в когти к Люциферу, нежели к нам, — а ну давай-ка, давай-ка! Посмотри на наши когти, а ну давай-ка, давай-ка! Ты ссылаешься, дубина, на свою непричастность, как будто это может избавить тебя от пыток. А ну давай-ка, давай-ка, послушай, что я тебе скажу, давай-ка: законы наши — что паутина, в нее попадаются мушки да бабочки, — а ну давайте-ка, давайте-ка! — меж тем как слепни прорывают ее насквозь. Мы тоже за крупными мошенниками и за тиранами не гонимся, — они плохо перевариваются, от них, кроме вреда, ничего бы нам не было. Вы же, ни в чем не повинные, давайте-ка, давайте-ка, мои милые, — сам старший черт сейчас отпоет вас.

Брату Жану Виновкусителю наскучили речи Цапцарапа.

— Эй, господин черт в юбке! — сказал он. — Как он может объяснить тебе то, о чем он не имеет понятия? Ты хочешь, чтобы тебе врали?

— А ну давай-ка, давай-ка прикуси язык! — сказал Цапцарап. — За все время моего царствования не было еще такого случая, чтобы кто-нибудь заговорил, не дожидаясь вопроса. Кто спустил с цепи сумасшедшего этого болвана?

— Ты врешь, — сказал брат Жан, не разжимая губ.

— А ну давай-ка, давай-ка! Настанет твой черед отвечать — вот тут-то ты и узнаешь, почем фунт лиха, подлец!

— Ты врешь, — беззвучно произнес брат Жан.

— А ну давай-ка, давай-ка! Ты думаешь, здесь тебе академический лес[904], где бродят без всякого дела любители и искатели истины? Нет, брат, давай-ка, давай-ка, — у нас совсем иные порядки: здесь у нас смело говорят о том, чего не знают. А ну давай-ка, давай-ка! Здесь у нас сознаются в том, чего и не думали делать. А ну давай-ка, давай-ка! Здесь у нас с видом знатоков рассуждают о том, чему никогда не учились. А ну давай-ка, давай-ка! Здесь у нас, когда бесят, велят запастись терпением, бьют, а плакать не дают. А ну давай-ка, давай-ка! Я вижу, ты никем не уполномочен, а ну давай-ка, давай-ка, трясучка тебе в бок, а ну давай-ка, давай-ка, женись-ка на лихоманке!

— Бес, архибес, пантобес! — вскричал брат Жан. — Ты что же это, вздумал женить монаха? Эге-ге! Ну так ты еретик!

Глава XIII О том, как Панург разгадывает загадку Цапцарапа

Цапцарап, делая вид, что не слышит, обратился к Панургу:

— А ну давай-ка, давай-ка, давай-ка! Что ж ты молчишь, шут гороховый?

Панург же на это ему ответил:

— А, да ну его к черту! Видно уж, пришла наша погибель, ну ее к черту, коли невинность здесь не ограждена, а черт, ну его к черту, отпевает покойников! Ну его к черту, я согласен заплатить за всех, только отпустите нас. Я больше не могу, ну его к черту!

— Отпустить? А ну давай-ка, давай-ка! — воскликнул Цапцарап. — За триста лет никто еще отсюда не уходил, не оставив шерсти, а чаще всего и шкуры. А ну давай-ка, давай-ка! Подумай сам, давай-ка, давай-ка: выходит, стало быть, мы с тобой поступили несправедливо? Ты и так человек несчастный, но ты будешь еще несчастнее, ежели не разгадаешь загадки. А ну давай-ка, давай-ка, — что она означает?

— Вот что, — отвечал Панург: — черный долгоносик родился, ну его к черту, от белого боба, ну его к черту, благодаря дыре, которую он в нем прогрыз, ну ее к черту, и он то летает, то ползает по земле, ну его к черту. Пифагор же, старейший любитель мудрости, то есть по-гречески — философии, ну ее к черту, утверждал, что долгоносик через метемпсихоз, ну его к черту, получил на придачу еще и человеческую душу. Если б вы были люди, ну вас к черту, то, по мнению Пифагора, после вашей лихой смерти души ваши вошли бы в тела долгоносиков, ну их к черту, ибо на этом свете вы все только грызете да жрете, а на том свете,

Осатанев от адской муки,
Вы грызть бы стали, как гадюки,
Бока своих же матерей*.