Гарибальди

На рассвете он получил от Росселли неожиданный приказ: послать часть солдат для преследования бегущих. Гарибальди тотчас написал генералу письмо, прося разрешения не останавливаться, пока его войска не проникнут на неаполитанскую территорию, население которой безусловно восстанет. Это предложение привело Росселли в ужас. Он немедленно снесся с военным министром Римской республики, указывая, что «затея Гарибальди связана с множеством трудностей». В ответ на это Рим отозвал, наконец, с фронта Росселли и большую часть его войск. Гарибальди с остатками армии получил разрешение наступать. Он занял Вальмонтоне, Фрозиноне, затем долину Лирас (по пути в Неаполь). Всюду население встречало его восторженно.

«В Рокка д'Арче к нам явились различные депутации из окрестных местностей, приветствуя нас как освободителей, требуя нашего вступления в королевство и уверяя, что весь народ нам симпатизирует и нас поддержит. В жизни народов, как и в жизни отдельных людей, бывают решительные моменты. Таков был и данный момент — решительный и торжественный… Мы находились в сердце бурбонского государства, на склонах Абруццских гор, население которых было расположено в нашу пользу… К этому надо добавить деморализацию разбитого вражеского войска, пыл наших юных воинов-победителей, настроение Сицилии, далеко еще не укрощенной. Все это предвещало успех». На площади д'Арче Гарибальди произнес речь.

— Здесь решаются судьбы Италии, — заявил он. — Победа, одержанная под Капуей, отдаст в наши руки Италию.

Замечательное предсказание! Оно свидетельствовало о большом военном таланте и проницательности Гарибальди. Позже, уже в шестидесятых годах, своей победой под Волтурно он доказал, что план его вполне осуществим. Только взятие первоклассных крепостей Капуи и Гаеты позволило блестяще завершить освобождение всей Италии.

Но смелые планы Гарибальди не улыбались римским триумвирам. Они знали, что Анкона уже занята австрийскими войсками Вимпфена, что корпус Лихтенштейна уже приближается к Перуджии. Они решили «быть осторожными», и 27 мая Гарибальди был отозван в Рим.

В эти критические, дни ярче всего выявились расхождения между Мадзини и Гарибальди. Мадзини значительно хуже разбирался в военно-стратегической обстановке, чем Гарибальди, и не умел оценить по достоинству его смелых планов. Даже сейчас, когда французские войска подступили к Риму, еще можно было спасти положение, если начать подлинную «отечественную войну» и сохранить живую силу республиканской армии, в случае надобности даже пожертвовав временно Римом. «Если бы Мадзини, слово которого было абсолютно решающим в триумвирате, — жалуется Гарибальди в «Мемуарах», — понял, наконец, что и я тоже кое-что смыслю в военном деле… и позволил мне вторгнуться в Неаполитанское королевство, где население готово было встретить нас с распростертыми объятиями, — как бы все изменилось! Вместо этого он отзывает войска со всех концов республики — от бурбонской границы до Болоньи — и концентрирует их в Риме, преподнося их в виде лакомого куска французскому тирану. Мадзини не понимает, что Наполеон вместо 40000 человек готов послать, если понадобится, 100000, чтобы истребить наше войско одним ударом. Тот, кто знает Рим и его извилистую линию стен, тянущуюся на 18 миль, прекрасно понимает, что нельзя было защитить его с небольшой армией против огромного и прекрасно оснащенного технически неприятельского войска, каким были французы в 1849 году». Поэтому Гарибальди предлагал оставить для обороны только часть армии, удалиться с большей ее частью в глубь страны, где есть много неприступных позиций, и призвать к оружию все население страны. Вместе с тем принять решительные меры против духовенства, которому до сих пор была предоставлена полная возможность шпионить и интриговать против республики. Энгельс писал об этом моменте: «Поражение при Новаре причинило лишь стратегический ущерб… Этот ущерб совсем не имел бы значения, если бы вслед за проигранным сражением началась подлинная революционная война,если бы уцелевшая часть итальянской армии провозгласила себя ядром всеобщего национального восстания, если бы обычная стратегическая война армийпревратилась в народную войну,подобную той, которую вели французы в 1793 году» [33].