Гарибальди

Этот, с виду невинный, план присоединения Савойи и Ниццы означает не что иное, как установление французского господства в Италии и Швейцарии и обеспечение Франции господствующего положения в Альпах»[43] (курсив наш. — A. Л.).

По Виллафранкскому миру, в Парме, Модене и Тоскане восстанавливалась власть прежних государей. Реставрация старого режима в некоторых итальянских государствах вызвала бурю негодования на всем полуострове.

Разраставшееся возмущение народа закончилось взрывом. В Парме, Пьяченце, Модене, Реджо, Тоскане и Романье вспыхнули восстания, и герцоги, возвратившиеся на свои троны, были снова низложены. Гарибальди, томившийся в условиях скучной гарнизонной службы, узнав о новых событиях, бросился на помощь народному движению во Флоренцию, столицу Тосканы. Однако он сразу увидел, что кавуровская клика уже успела захватить движение в свои руки. Пьемонтский буржуазно-помещичий блок шел на все, лишь бы не допустить широкой народной революции.

В марте 1860 года был спешно проведен в Центральной Италии «плебисцит» по вопросу о присоединении к Пьемонту. Вопрос был решен положительно. Правда, без санкции Наполеона Виктор Эммануил обойтись не мог, а Наполеон в уплату за свое согласие требовал покончить дело с передачей Франции Ниццы и Савойи. В 1860 году в Савойе и Ницце был также проведен «плебисцит» в условиях жесточайшего террора и насилий.

Приехавший туда Гарибальди произнес в пьемонтском парламенте страстную обличительную речь, обвиняя Кавура в измене и требуя предания его суду, но ничего не помогло: покорная Кавуру палата утвердила соглашение с Наполеоном. Ницца и Савойя отошли к Франции.

Вскоре после заключения позорного мира Гарибальди, по настоянию короля, сложил с себя звание командира корпуса «альпийских стрелков» и должен был стать во главе объединенных войск Флоренции, Модены и Болоньи. Но неожиданно его подчинили генералу Фанти.

«Жалкие хитрецы! — презрительно замечает по этому поводу Гарибальди. — Разве в моем характере ставить условия, когда дело касается такого важного вопроса? Я принял командование над одной тосканской дивизией».

Генерал Фанти вначале горячо приветствовал идею Гарибальди двинуться на Папскую область» где папа Пий IX провел жестокие репрессии против населения. Но Фанти, под давлением клики короля Виктора Эммануила, изменил свое решение.

Он вызвал Гарибальди в Модену и в присутствии Лафарины и королевского адъютанта Сола-роли стал убеждать народного вождя отказаться от своего намерения. Этот разговор тянулся до позднего вечера. Наконец Фанти добился от Гарибальди согласия. Каковы же были изумление и ужас Фанти, когда через полтора часа он получил от Гарибальди следующую телеграмму: «В Мархии вспыхнула революция. Считаю своим долгом выступить на помощь революционерам».

Дело объяснялось просто. Гарибальди получил известие, что вся Мархия объята огнем восстания, и там с нетерпением ждут, чтобы он сдержал свое слово, то есть помог восставшим. Гарибальди немедленно выехал в Римини и той же ночью (12 ноября) стал во главе авангарда, который должен был перейти границу. Генерал Фанти тотчас же послал категорический приказ всем пограничным воинским частям — не повиноваться распоряжениям Гарибальди.

Гневу Гарибальди не было предела. Он помчался в Болонью. Рассвирепевший и грозный, он явился к Фанти и обрушился на него, требуя немедленного предоставления ему диктаторских полномочий. Генерал смущенно ссылался на… отсутствие инструкций из Турина. Граф Кавур прислал письмо, в котором указывал, что «единственное средство ликвидировать начавшуюся распрю — это предложить Гарибальди отказаться от командования». 14 ноября Гарибальди вызвали в Турин для переговоров с Виктором Эммануилом.

С возмущением рассказывает Гарибальди в своих «Мемуарах» о том, как все итальянские правительства, которым он предлагал свое сотрудничество во имя объединения и освобождения Италии, сперва использовали его, а затем старались от него отделаться. «А ведь я приехал из Америки, — пишет он, — чтобы служить своей родине, хотя бы в качестве простого солдата… В Риме (в 1849 году) министр Кампелло держал меня вдали от города… приказал ограничиться отрядом в 500 человек. В Пьемонте, в начале 1859 года, меня использовали, как знамя, выставленное для приманки добровольцев… Мне приказали не появляться публично, чтобы (как говорили) «не повредить пьемонтской дипломатии». Когда же я, наконец, прибыл на поле сражения, где мог бы кое-что совершить, мне не дали добровольцев, явившихся на мой призыв. Во Флоренции я без труда понял, что имею дело с теми же людьми. Сперва они пытались заманить меня верховным командованием, а затем завели со мной разговор о передаче командования Фанти. Я ничего не мог сделать в стране, в которой можно было сделать так много!»