Гарибальди

Против гарибальдийцев выступил правительственный отряд. Затруднительное положение Гарибальди заключалось в том, что он не хотел стрелять в своих, не хотел проливать ни единой капли итальянской крови. В то же время противнику было приказано не щадить гарибальдийцев.

Чтобы избежать кровопролития, Гарибальди решил удалиться в горы. Его войску пришлось сделать вдвое больший путь по вине проводника-новичка, а может быть, и предателя. Два дня шли гарибальдийцы горами. В пути отстало более пятисот человек.

«Аспромонтская позиция была прекрасной, — пишет Гарибальди в «Карандашных набросках». — Я не сомневался, что мы победим, даже если бы нам пришлось сражаться с войском вдвое большей численности… Но я совершил большую ошибку. Раз я не хотел драться, зачем же мне было ожидать неприятеля? Я должен был уйти еще до его прихода. Но я этого не сделал. Некоторая нерешительность с моей стороны была причиной катастрофы…»

Когда правительственные войска приблизились и стали стрелять в упор, Гарибальди выпрямился во весь рост и, обернувшись к своим, крикнул: «Не отвечайте! Да здравствует Италия!» Дрожа от волнения и гнева, они повиновались. Только сын Гарибальди, Менотти, увидя, что отец ранен в бедро, кинулся со своим батальоном на стрелявших. Его примеру последовали Коррао и Рафаэль Бенедетто. Но раненый Гарибальди решительно потребовал прекращения стрельбы. В это время вторая пуля ранила его в лодыжку правой ноги. Взмахнув шляпой, он крикнул: «Да здравствует Италия!» — и упал в объятия Энрико Каироли. Каироли, Нулло и Гвасталла перенесли его к подножию дерева. Обессилевший Гарибальди через горниста передал приказ прекратить огонь. Тяжелое ранение Гарибальди (29 августа 1862 года) произвело огромное впечатление и на волонтеров и на королевских солдат. Растерявшиеся, пристыженные солдаты упрекали своих начальников, многие плакали. Адъютант генерала Паллавичини (который снова покорился правительству) в полном вооружении подъехал к раненому герою и предложил ему сдаться. Словно не слыша этих слов, Гарибальди гневно крикнул:

— Отнимите у него шпагу! Надо его научить, в каком виде должны являться парламентеры.

В эту минуту появился сам Паллавичини. Обнажив голову, он преклонил колена перед Гарибальди и стал «умолять» его сдаться… Он заверил его, что «с прискорбием вынужден подчиниться приказу — сражаться с Гарибальди…».

Однако в дальнейшем обращение с Гарибальди стало совершенно бесчеловечным. На скверных носилках его доставили к морскому берегу и внесли на борт парохода «Женевский герцог». На корабле не было льда, и когда раненого привезли, наконец, в Вариньян, ноги его настолько воспалились и распухли, что невозможно было прощупать пули. Пленнику предоставили жалкую мрачную камеру без всякой мебели. Но не физические муки угнетали его.

«Мне неприятно рассказывать о мерзостях, — сдержанно повествует Гарибальди в «Мемуарах», — но мне пришлось пережить вещи, которые могли бы вызвать отвращение и у чистильщиков клоаки. Нашлись люди, которые при известии о моей ране, считавшейся смертельной, радостно потирали себе руки. Мне пришлось проехать большое расстояние по морю, и рана на правой ноге доставляла мне ужасные страдания».

Главным участникам аспромонтского сражения пришлось бежать за границу, чтобы избежать ареста. Джесси Марио рассказывает, что, очутившись в Лугано, она застала там Каттанео и Мадзини: «Каттанео плакал, как ребенок, а жалобы, вырывавшиеся из уст Мадзини, смертельно бледного от горя, говорили о том, как сильно Мадзини любил Гарибальди, несмотря на частые их споры и разногласия».

Так монархическое правительство Италии «вознаградило» великого человека за огромные услуги, оказанные родине. «Впрочем, — с горькой иронией говорит Гарибальди, — выиграв в пользу монархии десять сражений, мы совершили, видимо, преступление или нанесли ей оскорбление, увеличив ее владения. Это ведь проступки, которых короли не прощают».

Раны, полученные в Аспромонте, надолго вывели Гарибальди из строя. Они причиняли ему непередаваемые мучения. «Меня препроводили в Вариньян, Специю, Пизу и оттуда на Капреру, — пишет Гарибальди. (Очевидно, даже в госпиталях Специи и Пизы он был на положении арестованного.) — Я не хочу утомлять внимание читателя рассказом о моих страданиях, ранах, госпиталях, тюрьмах и фальшивых любезностях королевских коршунов» («Мемуары»). Однако доступ к больному был свободен. Его посещали лучшие хирурги — знаменитый Нелатон, флорентинец Цанетти. Многим был обязан Гарибальди знаменитому русскому хирургу Н. И. Пирогову, по настоянию которого больному не ампутировали ногу. Лечившие Гарибальди Рипари, Базиль, Альбанезе не отходили от него ни днем ни ночью. Раненому пришлось немало помучиться, пока профессор Цанетти не извлек пулю… «Через тринадцать месяцев рана на правой ноге зажила, но вплоть до 1866 года я влачил вялое и бесполезное существование…» («Мемуары».)