Гарики из Атлантиды. Пожилые записки

Конечно, идеальный случай — когда уровень притязаний является счастливым порождением возможностей, а не мыльным пузырем претензий, но только я пока такого не встречал. Естественно, в других. И все мы таковы. А плохо это или хорошо, не знаю по сию пору.

Можно притязать на самостоятельность и независимость, культуру и образованность, любовь и уважение, достаток и успех, чины и должность, дружбу и доверие, право на участие и право на лидерство. Можно притязать на понимание всего на свете, ум и умение общаться, чувство юмора, сложность судьбы, тяжесть былых страданий, глубину личности. Это я выделил области, где уровень притязаний любого достаточно высок — попробуйте, к примеру, заявить собеседнику, что у него нет чувства юмора или что жизнь его была возмутительно легка.

Еще забавна странность нашего устройства: успех в каком-нибудь одном деле вздымает наш уровень притязаний во всем прочем. Будто это некая единая веревочка: вздернутая в одном месте, она дает волнообразный всплеск по всей длине. И тогда способный математик начинает вдруг уверенно судить о живописи, а дева, прытко вышедшая замуж, — обо всем на свете.

Тут я снова ловко и незаметно вернусь к защитным механизмам личности, поскольку всюду здесь в Израиле встречаю бедолаг, которые, от новой жизни жуткие страдания терпя, спасают себя мифами, надутыми из притязаний. Я не слишком ли научно завернул? Но я предупреждал. И это очень просто. Сосед мой по двору (пусть будет он вопреки здешней традиции с отчеством, ибо весьма немолод), некий Семен Ильич, был очень-очень видной фигурой в своем родном городе Туле. Что-то возглавлял он, чем-то одновременно заведуя и руководя. Здесь в этом качестве он пригодиться никому не мог, а также ни в каком другом, поскольку слишком долго был начальником, что знаний не дает и разума не освежает, как известно. Он отнюдь не бедствует, получая пенсию и разные пособия, но полон сил еще и на что-нибудь престижное с готовностью согласен, ибо потерей прежней роли (см. выше) сильно удручен. Со мной он разговаривает изредка, и я услышал от него с удивлением, что все мы, кто приехал из России (кто бы ни был и откуда ни приехал), — носители высокой европейской культуры, которая туземцам здешним и не снилась. В силу чего задача наша — наставлять и обучать, а нас должны — призвать и попросить. Я робко возразил, что лично я нисколько и ничуть не чувствую в себе вышеозначенной культуры, пусть меня он в свои списки не включает. Был я удостоен снисходительной ухмылки и понял, что хочу или не хочу, а я культуры европейской — тоже носитель. Я замолчал. Я вообще люблю соглашаться с собеседником: он тогда быстрей меняет свою точку зрения. На меня лился воспаленный монолог о полном бескультурье здешнего населения, которое и не евреи вовсе, а бог знает кто и откуда взялись.

— Вот марокканцы, в частности (у нас в районе много евреев из Марокко), — гневно повествовал Семен Ильич, — они же просто дикари: вы посмотрите, какое невероятное количество газет они выбрасывают прямо на улицу!

Мусорная куча из газет, сбитых ветром к стене, действительно украшала наш двор. Монолог моего собеседника, задыхавшегося в вакууме местной бездуховности и бескультурья, все никак не иссякал, а мы уже приблизились к его подъезду, и я мог улизнуть. Но у меня еще был один вопрос, и я осмелился его задать.

— А интересно, Семен Ильич, — спросил я, — тут феномен такой забавный: вы не обратили внимания, что все газеты, выброшенные марокканцами, — на русском языке?

Недели две он не здоровался со мной, но после все наладилось опять: носители культуры, мы должны беречь друг друга.