Гарики на все времена (Том 2)

105

В еврейском гомоне и гаме

отрадно жить на склоне лет,
и даже нет проблем с деньгами,
поскольку просто денег нет.

106

Еврейского разума имя и суть —

бродяга, беглец и изгой:
еврей, выбираясь на правильный путь,
немедленно ищет другой.

107

Я антисемит, признаться честно,

ибо я лишен самодовольства
и в евреях вижу повсеместно
собственные низменные свойства.

108

Скитались не зря мы со скрипкой в руках:

на землях, евреями пройденных,
поют и бормочут на всех языках
еврейские песни о родинах.

109

Чуть выросли — счастья в пространстве кипучем

искать устремляются тут же
все рыбы — где глубже, все люди — где лучше,
евреи — где лучше и глубже.

110

Катаясь на российской карусели,

наевшись русской мудрости плодов,
евреи столь изрядно обрусели,
что всюду видят происки жидов.

111

Еврей живет, как будто рос,

не зная злобы и неволи:
сперва сует повсюду нос
и лишь потом кричит от боли.

112

Велик и мелок мой народец,

един и в грязи и в элите,
я кровь от крови инородец
в его нестойком монолите.

113

Евреям доверяют не вполне

и в космос не пускают, слава Богу;
евреи, оказавшись на Луне,
устроят и базар, и синагогу.

114

Шепну я даже в миг, когда на грудь

уложат мне кладбищенские плиты:
женитьба на еврейке — лучший путь
к удаче, за рубеж, в антисемиты.

115

На развалинах Древнего Рима

я сижу и курю не спеша,
над руинами веет незримо
отлетевшая чья-то душа.

116

Под небом, безмятежно голубым,

спит серый Колизей порой вечерней;
мой предок на арене этой был
зарезан на потеху римской черни.

117

Римские руины — дух и мрамор,

тихо дремлет вечность в монолите;
здесь я, как усердный дикий варвар,
выцарапал имя на иврите.

118

В убогом притворе, где тесно плечу

и дряхлые дремлют скамейки,
я деве Марии поставил свечу —
несчастнейшей в мире еврейке.

119

Из Рима видней (как теперь отовсюду,

хоть жизнь моя там нелегка)
тот город, который я если забуду —
отсохнет моя рука.

120

Я скроюсь в песках Иудейской пустыни

на кладбище плоском, просторном и нищем
и чувствовать стану костями пустыми,
как ветер истории поверху свищет.

121

Вон тот когда-то пел, как соловей,

а этот был невинная овечка,
а я и в прошлой жизни был еврей —
отпетый наглый нищий из местечка.

122

Знаешь, поразительно близка мне

почва эта с каменными стенами:
мы, должно быть, помним эти камни
нашими таинственными генами.

123

Я счастлив, что в посмертной вечной мгле,

посмертном бытии непознаваемом,
в навеки полюбившейся земле
я стану бесполезным ископаемым.

Высокого безделья ремесло меня от процветания спасло