Читаем Гармония – моё второе имя полностью

Боже мой, а как изумительно дико она кричала! Я сладко колдовал над ее отзывчивыми женскими аргументами, барражировал над выпуклостями и впадинами, доводя Маринку до изнеможения. И чем меньше оставалось у нее сил, тем сильнее она кричала. Вопли прелестницы заполняли всю небольшую комнату, состоявшую из разобранного дивана и наших разбросанных вещей! Теоретически мне было несколько неудобно перед ее внимательными соседями, а практически – было наплевать на всех.

Мне зверски нравился ее запах. Чтобы не расставаться с ним, я ложился у нее между бедер и проваливался в дрему на несколько изумительно долгих секунд. Потом она поворачивалась ко мне спиной, подтягивала ноги к животу, нежными манипуляциями заставляла мое тело следовать линиям ее тела, прячась в меня, словно плод во чреве, – и вкладывала свою грудь мне в ладонь.

Вот скажите мне после этого – какая у нее была грудь?

Грудь отдельно, женщина отдельно – все это не имеет отношения к любви. Это совсем другая анатомия.

…И наступало позднее утро. Комната была пропитана запахами любви. Скоро мы пойдем, наконец, мыться. Но сначала я проделывал свой неизменный экзерсис – выдавал сеанс стойкой утренней страсти (ее сонная покорность пробуждала меня окончательно!), после которого отодрать Маринку от подушки было невозможно еще добрый час. Приходилось с удовольствием заниматься тем, что называется «кофе в постель»…

Но это потом, а сейчас, в начале экзерсиса:

– Кто так сладко стучится ко мне? – мурлыкала она, раскрывая все, кроме глаз – Кто так настойчиво рвется к нам в теремок? Кто? А? А-а-а-а… А-а!

Она сводила меня с ума своим шепотом, а потом и бесстыдными криками. И неизвестно чем больше.

Боюсь, мы служили соседям слишком громким и, опасаюсь, не слишком актуальным будильником.

Однажды, открыв глаза и обнаружив себя на Марине в такой неуклюжей позе, что и ребенку стало бы ясно: дяде просто не хватило сил устроиться поудобней, я спросил:

– А кто был твоим первым мужчиной? Вторым был муж, правильно? Третьим – я. А кто был первым?

– Первый и единственный – это ты.

– Не слышу.

– Слышишь.

– Не слышу. Из-за твоих криков я стал инвалидом по слуху. Еще раз, пожалуйста, и помедленнее… Первым…

– Балда. Первый и единственный – это ты. А формально первым был… В общем, звали его Мишель. Он был чертовски обаятелен. Воспитан. Услужлив. Весь состоял из положительных предрассудков. Все мне завидовали. Только одного, на мой вкус, в нем не хватало: он был не умным. А я была глупой – мне было восемнадцать лет. И я собралась за него замуж. Но вовремя одумалась. Он обиделся – страх Божий! И знаешь, что стал делать, как всякий слабый человек? Мстить! Отвергнутый мужчина стоит обиженной женщины, скажу я тебе.

Гоша на его фоне показался мне умным, решительным. Не слабым. В общем – настоящим мужчиной. Потом я запуталась, и долго не могла разобраться: слабый, не слабый? Умный, не умный? А потом появился ты, и, во-первых, белый свет стал белым, а во-вторых, перевернулся с головы на ноги. Вот чем ты плох? Тем, что совершенен до безобразия. Я погружаюсь в тебя, сколько могу, и чувствую в тебе еще такой запас глубины, что мне даже жутко становится. После тебя быть очарованной другим мужчиной… Нереально. Ты какая-то прививка от мужчин – и одновременно болезнь. Правда, время от времени для меня белый свет опять переворачивается с ног на голову. Когда ты целуешь меня сюда… Или кладешь руку вот сюда…

* * *

Медовый месяц оборвался в тот момент, когда состояние здоровья жены обострилось настолько, что я вынужден был принять решение вернуться домой, хотя бы временно: здесь нечего было обсуждать. По-другому у меня не получалось.

Марина приняла мое решение в штыки.

– Ты предаешь меня. Меня и нашу любовь.

– Хорошо, возразил я. – Я не вернусь в семью, к своей пока еще законной жене. Это будет, по-твоему, не предательством?

– Ты предлагаешь мне оставаться твоей любовницей? Ждать смерти твоей жены?

– Я предлагаю тебе подумать над тем, что ты сейчас говоришь. Я делаю то, чего не могу не делать.

– А как же я? Разве я – не твоя семья?

– Я люблю тебя. Но это не повод предавать близких мне людей.

– Когда любят – не уходят. От любви не уходят, от любимой женщины не уходят. Не уходят! Если бывает иначе, то я ничего не понимаю в жизни. Не говори мне больше про любовь! Ничего не желаю об этом слышать. Уходи!

* * *

Я чувствовал себя представителем утерянного, навсегда утраченного поколения, немногочисленного, состоявшего, собственно, из моей персоны, которое в суете даже забыли, а может, не посчитали нужным, занести в Красную книгу, поколения, не умеющего отделять грудь от женщины, сосок от груди, – затерянного где-то в громадных пустынно-белых пятнах на весьма несовершенной философской карте. Все мои мысли и чувства были такого уровня сложности и плотности, что мне не с кем было ими поделиться. Я был один, возможно, триедин – де факто числился флорой, фауной и святым духом в одном лице, и понятие «родственная душа» было иллюзией по отношению ко мне, не более того. Мутанты они и есть мутанты.

Перейти на страницу:

Похожие книги