Гармония – моё второе имя

Жить, держаться на виду у всех – на это надо много сил, Марина.

Как-то так получалось, что я обязан был писать роман. А Марина и розовый младенец?

Не знаю, не знаю… Ибо удержать любовь без розового младенца – невозможно; однако розовый младенец никак не совмещался с романом, по замыслу, совсем не розового цвета.

Не знаю…

Проклятый сон: о чем он был? Что я видел во сне? Что-то связанное с Мариной.

Когда я выписывался из больницы, в полдень, врач удивленно сказал мне:

– У вас странное имя – Гармония.

– Меня зовут Герман, – скромно потупил я очи.

– Но тут написано – Гармония. Вот, читайте. Почерк, правда, неразборчивый. Кто вас доставил в больницу? С чьих слов записаны ваши данные?

– Гармония – мое второе имя, – ответил я нагло и удалился восвояси.

* * *

Понимаю: с точки зрения литературного мастерства последняя фраза должна быть ударной – и она у меня получилась; это удача, фразу нельзя трогать ни в коем случае. Испортишь концовку главы.

Однако в мой роман несанкционированно вмешалась жизнь, не спросившись меня, автора. Утром того дня, когда я выписывался из больницы, ко мне пришел мой сын Илья и сказал:

– Папа, у нас беда. У мамы обнаружили рак желудка. Это случилось в тот день, когда ты исполнял свой танец с саблями.

– С рапирами, сынок.

– С рапирами, извини. Она все время плачет. И просит, чтобы ты вернулся домой. В семью. Она плачет с того самого дня, как ты ушел.

– Ты не в курсе, нас еще не развели?

– Не развели. Заявление о разводе мама забрала на следующий день после того, как его подала.

– Понятно, – сказал я. – Чего же тут непонятного? Ясно, как божий день. А ты хочешь, чтобы я вернулся, сын?

Он поднял на меня глаза, всегда немного грустные, и ответил:

– А ты сам как думаешь? Легко без отца? С умирающей матерью?

ЖИЗНЬ ВМЕСТО ДИАЛЕКТИКИ

(роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»)

7

«И во всём этом деле он всегда потом наклонен был видеть некоторую как бы странность, таинственность, как будто присутствие каких-то особых влияний и совпадений».

Изрядно сказано. Как бы ничего утверждать нельзя с полной уверенностью, однако есть основания полагать, будто какие-то силы не дремлют. (Мы же отметим и такую «как бы странность»: «всё это дело» уже рассматривается и с позиций обновлённого, раскаявшегося Раскольникова. Это придаёт повествованию пикантность скрытой поучительности, ауру притчевости.) Как бы то ни было, преступление было совершено не случайно (иначе роман был бы другим). В закономерности преступления (предрасположенность к которому – чрезмерное увлечение мыслями и теориями) заложена закономерность наказания, что, собственно и отражено в названии романа. Концепция «преступления» нам более-менее ясна. В чём же содержится суть наказания? Или: как вечная душа берёт реванш у всего лишь «новомодного» неверия?

Легко сопоставить проблематику и логику разворачивания «вопросов» в «Войне и мире» и «Преступлении и наказании», чтобы убедиться, что они при всём своём духовно-поэтическом несходстве находятся в одной культурной траншее, по одну сторону баррикад: их объединяет то, что у них общий враг. Раскольников начал свой путь, словно Сонечка, с лепета молитв, продолжил как величайший грешник и закончил (в романе) как родственник и, если так можно выразиться, единомышленник Христа. Версия «возрождения» заслуживает внимания не потому, что она истинна (она, как мы сказали, неглубока и бессодержательна), но потому, что она неприлично типична, то есть универсальна. Это типичная версия «верующих» и «презирающих» (вследствие панической боязни и чувства неполноценности) рассудок.