Гармония – моё второе имя

– Я очень надеюсь, что задел хребет этому млекопитающему, – сказал я, пуская вишневую пену и теряя сознание.

Теперь я, кажется, понимал, что значил припев детской песенки про ежика, который «шел и насвистывал дырочкой в правом боку». Это черный юмор, дети. Есть на свете белый ети. Вот и все, большой привети…

Далее секунданты, строго следуя инструкции, развезли нас по разным больницам.

4. Воскресение из живых

Первым, что я увидел, когда открыл глаза в больничной палате, оказался не казенный потолок, а молодой следователь. Высокого роста, склонный к полноте, он был в белом маскхалате, наброшенном на свитер, и с бородой а ля Хемингуэй: штыковая лопата лица (широкие скулы, узкий подбородок) обросла жестковатым черным мхом, в который на свободное место были бережно высажены блестящие темные бусины маленьких, глубоко утопленных под лоб глазок. Волевое, но где-то доброе лицо – очевидно, от перебора злых красок. А может, так: с виду свирепое, но тебе ничуть не страшно.

– Следователь Степанов, – представился Хемингуэй.

«Ставлю пять против одного, что кличка у нас Дядя Степа», – дерзнул я.

– Ваш секундант, человек мирный и богобоязненный, все рассказал, отрицать что-либо бессмысленно, – с мягким внушением произнес он, как только убедился, что я слышу его и понимаю.

– Гоша жив? – спросил я.

Вдохнуть полной грудью я не мог: болели ребра.

– Жив, на ваше счастье, – ответил следователь.

– Почему вы решили, что – на счастье?

– Потому что иначе вам бы светила статья за убийство.

– А сейчас что светит?

– Видите ли, статьи за дуэль, на ваше счастье, не существует. Дуэлей сегодня, как известно, нет. Есть, извините, идиоты, как мы выражаемся в своем кругу. Но существует, на вашу беду, целый ряд статей, под которые подпадают ваши деяния. Среди них «хулиганство», «злостное хулиганство», «покушение на убийство»…

– Так… Чего же мне ожидать?

– Молитесь за здоровье Гоши. Если он не станет инвалидом, можете отделаться условным сроком.

Мне стало вдвойне, нет, втройне обидно: во-первых, Гошу я так и не убил, во-вторых, за свои безусловные подвиги мне полагался всего лишь условный срок; а в-третьих, ради спасения собственной шкуры мне предстояло молиться за здоровье Гоши. Абсурдиссимо.

Я осторожно вздохнул.

– Ваше поведение мне глубоко симпатично, – тихо сказал следователь. – Лично я не имею против вас ничего. Вы поступили как мужчина. Против кандидата в мастера спорта по фехтованию… Не каждый бы на это отважился. Но закон есть закон. Будьте добры дать подписку о невыезде.

Я расписался.

– Поправляйтесь. И будьте счастливы.

Первое, о чем я подумал, когда грозный следователь «штык-лопата» ушел, – о Марине.

Потом – о себе.

Потом опять о Марине.

Потом – об Эльфриде Елинек.

Потом я уснул и проснулся только через сутки. На столике стояли цветы в дешевой вазе. Ромашки. Ко мне приходила Марина. Персонал обходился со мной подчеркнуто уважительно.

Отчего-то я подумал: «Не спеши делать неумолимо неизбежное дело. Сделай бессмысленную, но аксакальски тонкую паузу. Иногда что-то случается».

И опять уснул. Я даже видел сон, но забыл его.

Через несколько дней я, наконец, стал понимать, в каком направлении двигались мои мысли. Я расчистил себе путь к Марине, мы должны были быть вместе – и вдруг, ни с того ни с сего, я стал сомневаться в очевидном: а в том ли направлении я шел?

До моей мечты – рукой подать, и – лень руку протянуть?

Это было, пожалуй, посерьезнее дуэли с Гошей.

Марина твердила мне только об одном: ребенок. Ребенок! Хочу ребенка от тебя. Больше ничего не хочу. Больше ни о чем не могу думать. И вот этот проект под условным названием «розовый младенец» стал представляться мне счастливым кошмаром. У проекта обнаруживалось все более сомнительных, не вполне устраивающих меня сторон.

Марину я понимал: нет ничего печальнее на свете, когда женщина запускает очаровательный механизм приспособления на полную катушку с человеком, недостойным ее. Влюбленность, любовь, переходящие в преданность, верность, заботливость… И все это переносится на человека, который не способен ценить женскую суть.

Женщина сатанеет, бедняжка. Ей нечем заполнить свою пустоту, и она становится хуже, чем могла бы быть.

У Марины с Гошей так и произошло.

А тут еще проблема с ребенком… Она охладела к Гоше, и ничего не могла с собой поделать. Иногда ребенок делает процесс врастания в мужчину необратимым. Пары разрываются только с мясом. Марина, уповая на это, как на последнюю надежду, как последнюю милость просила согласия завести ребенка. Гоша отвечал категорическим отказом (а уж что-что, но быть категоричным он умел). Почему – неизвестно. Марина подозревала, что объяснение лежало на поверхности: Гоша просто-напросто не способен был стать отцом; с другой стороны, зная Гошу, она не исключала и более сложное объяснение: он патологически боялся иметь детей.

И тут Марина встретила меня. Я на дуэли победил Гошу. Я чемпион, и я люблю ее. Следовательно…