Гармония – моё второе имя

Он держал рапиру вперед и вверх – и я держал точно так же. Он делал выпады вперед ногами, перебирая ими, будто резвый краб, и выбрасывая при этом руку с жалом на конце, рапирой (инициативой владел, разумеется, Гоша, кто бы сомневался) – я отбивался. Получалось нечто классическое: атака – защита, укол – блок.

К моему величайшему изумлению первая пятиминутка закончилась ничем. На мне не было ни царапины.

– Он тебя боится, – встретил меня Сеня изумленным выдохом, отдаленно напоминающим гром аплодисментов.

– Он? Меня?

– Неужели ты не видишь: он тебя пугает и ждет твоей грубой ошибки.

– Судя по тому, что я еще жив, он не дождался от меня грубого промаха?

– Ты бесподобен, – Сеня дышал тяжелее, чем я. – Я горжусь тобой.

– Что делать дальше, Сеня?

– Боюсь, ничего нового: око за око, зуб…

– Я в смысле тактики, Сеня. При чем здесь стоматология…

– Надо ужалить его. Чтобы он боялся еще больше.

– Это идея, падре.

Но это был опрометчивый совет, которому я опрометчиво последовал. Я на удивление легко ранил Гошу в левое плечо, упредив первую же его атаку. И только в тот самый момент, как моя рапира пронзила живую ткань, я понял, что упускаю свой шанс: надо было воспользоваться эффектом неожиданности сполна – надо было нанести неприятелю существенный урон, чтобы остановить поединок за явным преимуществом. И волки целы, и овцы торжествуют. Я ведь его убаюкал, усыпил бдительность – тактически переиграл! – а теперь преимущество вместе с яростью переходит к нему.

И тут Гошу, действительно, как подменили. Он сконцентрировался (время шло, он начинал уставать) и приступил к активным и рискованным действиям. Его атаки стали хитрыми, агрессивными и разнообразными. Если бы они были такими в первом раунде, я бы не продержался и минуты. Но перед Гошей стоял уже отчасти им же на свою голову закаленный боец, которому, увы, это мало помогло: к концу второго раунда я уже приволакивал пронзенную левую ногу, у меня был проткнут правый бок, судя по всему, задето легкое (на губах шипела кровавая пена) и сам кратковременный отдых был мне не на пользу. Я терял силы. В голове мутилось.

– Что, Сеня?

– С Божьей помощью…

– У тебя вата есть?

– Только носовой платок.

– Порви мою рубаху, перетяни мне ногу…

– С Божьей помощью… Что ты собираешься делать?

– Чтобы выжить, надо принимать такие правила игры, которые ведут к гибели, – сказал я, сплевывая пену.

– Боже сохрани и помоги нам!

Сеня, наверно, понял меня в том смысле, что во мне несокрушима сила духа. А я понял так, что дело плохо. Каким-то зверским чутьем я просчитал, что Гоша по-китайски бесцеремонно будет настроен на прежнюю победную стратегию. Зачем ему менять стиль поединка? Его все устраивает. А вот я должен его удивить. Не знаю, как, но обязан. Это, как выражались раньше корнеты, был вопрос жизни и смерти.

Чувство, владевшее мною, было явно не из репертуара Достоевского: ничего возвышенного. Или униженного. Просто жажда выжить.

Я, тяжко прихрамывая, выполз на площадку, стараясь не показать, сколько во мне еще сил. Может, мои предки были гладиаторы? Уж лучше бы – аллигаторы.

Плечо Гоши аккуратно, крест-накрест, было залеплено широким пластырем. Вокруг раны – ни кровинки.

Он встал в стойку, давая понять, что мой жалкий вид его абсолютно не трогает. На войне как на войне. Хочешь жить – убивай противника. Рапира – вперед и вверх. Гоша стал медленно, сукой-пауком подбираться ко мне, готовя решающую атаку. Я стоял на месте (моя раненная нога деревенела с каждой секундой). Когда он приблизился ко мне, я, как в детстве, стал размахивать рапирой, словно прутиком, направо – налево: вжик, вжик. А потом, сделав бессмысленную, но из чего-то явно следовавшую, тонкую паузу, стал рубить «по-чапаевски» – сверху вниз. Раз, раз. Это было «совершенно противу правил», согласен; но какие правила, когда жить хочется. Видимо, на какое-то мгновение мне все же удалось озадачить Гошу: он поднял рапиру, защищаясь от детской дури, но выставил ее как-то нетвердо (спасибо гюрзе?).

В следующую же секунду я сделал то, чего не ожидал не только он, но и я сам. Насмерть перепуганный собственной смелостью, я внезапно ломанулся вперед, словно недобитый бык на здоровых и стройных ногах; если судить по моему измочаленному виду, такой прыти со стороны почти трупа никак не предполагалось. Магию и гальванизацию мы в расчет не берем. Итого: мой контрвыпад был полным сюрпризом. Я превратился в многотонный придаток летящей рапиры – и с криком «на!», сопровождавшимся характерным хрустом, всадил заточенную сталь в белый живот бедному Гоше. После чего легко вытащил клинок и брезгливо отбросил его на пол. Реальность была посрамлена. Раздался жалобный звон – то холодное оружие сетовало на свою судьбу.

В моем представлении я совершил последний свободный жест свободного человека.

– Если вы задели позвоночник – ему конец, – услышал я над собой внятный голос.

Секундант Гоши был не другом, а медиком. В его руках был саквояж, грамотно упакованный всеми необходимыми медицинскими препаратами и агрегатами, которыми тот, колдуя над сипевшим Гошей, пользовался, словно аист – клювом.