Гарри-бес и его подопечные

Он заводился, обдавая Егора жаром. Он прорвал Пространство, как ветхую тряпку, он комкал его и рвал клочьями. Он расщепил Время, в камни обращая мгновения. Он перелистывал эпохи с легкостью фокусника. Он заходился в экстазе, рассматривая плоды человеческих усилий.

Он творил ХАОС.

— Все это было, было… — говорил Гарри, — ВЕЧНОСТЬ. Старая истасканная сука, неподвижная тупая тварь. Она везде! Отблеск ее отражения зыбким ореолом светится всюду. Каждый предмет несет в себе ее отстраненный облик.

О, как прекрасно это таинственное НИЧТО.

О, как страшна ее тупая неподвижность!

Она не знает Любви, не ведает Тайны. Она вскрывает печати, срывает одежды, обнажает суть.

Лишь Бог, полный скорби, смотрит на нее отовсюду.

Она не берет жертвоприношений — она забирает Судьбы. Она примет всех, кто осмелился заглянуть в ее Пределы. Каждого примет и переварит.

И нет ничего отвратительней ее равнодушной всеядности. И нет ничего подлиннее.

Над этой истиной-парадоксом ты будешь биться всю жизнь. И каждый раз вновь и вновь будешь открывать и поражаться: нет ничего отвратительней ее всеядности и нет ничего подлиннее.

Ты слышишь эти звуки?

Слышишь монотонный гул ее мелодии?

Ты должен обрести эти звуки, эту музыку беспредельности. И в каждой краске будет светиться ее отражение. На каждый предмет ляжет ее отпечаток.

Ты боишься? Боишься осмелиться? Осмелиться прикоснуться?

Я помогу тебе.

Я заварю бульон из страсти и милости.

Я раздую угли под твоей кастрюлей.

Дальше готовь сам.

Немного смерти добавь в жизнь, в благодать капни смертного ужаса, отчаянием разбавь надежду, в любовь подмешай тоски, а веру окрась сомнением.

И вот оно! закипело, ожило…

И над всей этой стряпней — беспристрастие творца.

Ты теперь бог.

Бог, создающий Вселенную.

* * *

Когда же это случилось?

Егор почувствовал: тепло… еще теплее… горячо!

Сознание еще не восприняло этот подарок, но рука уже знала и делала. Момент истины случался неотвратимо. По деловому просто. Будто ничего другого и быть не могло.

Шесть лет не давалась ему эта работа.

Шесть долгих лет бесплодных усилий.

Шесть лет он не мог проникнуть в глубь холста, не слышал звук цвета… Зазеркалье не принимало его.

Все это время он ползал по поверхности, тыкался в ее холодную плоскость, как муха в стекло, и бесился. И тосковал. Он слышал жизнь, но она не подпускала к себе. Видел мир подлинный, но не мог быть в нем!

Холст рвался, не выдерживая натиска страстей, потухшие краски сдирались с поверхности и лежали под ногами грязными грудами. И ничего не случалось!

Отчаяние было страшным и черным.

Он метался в своем подземелье, как в трюме корабля с задраенным люком. Корабль несется по просторам бескрайним к цели заветной (а море и стонет, и плачет, и бьется о борт корабля). Но ему что с того!! Он изолирован. От тепла и света. От милости Божьей.

О, адские пытки несостоятельности!

О, бессилие!

Иногда, случалось, его посещало вдохновение…

Мысль обострялась, душа ликовала, воображение рисовало потрясающее по силе и величию здание жизни.

Твердой рукой профессионала-строителя он возводил свой дворец.

Все было учтено: пропорции, материал, отделка. Во всем виделся продуманный целесообразный смысл. Здание завораживало своим великолепием. Егор парил в поднебесье: неужели это моих рук дело? о-о-о!

Но остыв от созидательной эйфории, он прозревал, что натворил. С холста смотрело на него пластмассовое лицо мертвеца.

Дорога стелилась мягко, и путь был приятен… но сладким трупным запахом потянуло из ямы…

Егор рычал и кидался замазывать содеянное с яростью.

Уничтожая эту роскошную мертвечину, этот припудренный и напомаженный памятник самодовольству, он замечал, с каким напором работает рука, с каким живым блеском ложится краска.

Хаос, возникший на холсте, нес куда больше смысла и убедительности, чем вся эта выверенная и продуманная конструкция мироздания.

— Из хаоса явился мир, — ронял Гарри. — Случайность — язык Бога.

Но что было делать с этим божественным началом? Как обратить в гармонию сие первородное буйство? Как из звука сложить Слово? Слово, которое Бог.

Егор ощущал, как безнадежно нагроможден его организм, как замусорено сознание. «Господи, — просил он, — сделай так, чтобы я стал чист, как младенец, рожденный вчера. Расправь мою душу, дай услышать Тебя, Господи. Обрати на меня милость свою!»

Но этот…

Он здесь. Он есть. Он присутствует.

Он посеял сомнение, обнажил Тайну, сорвал покровы с тела Господня и бросил его на развалины, в свое пустое пекло.

Кому ж тут молиться?

… но нет, нет… все не так… Ты сам. Один в этом мире! Забудь обо всем. Начни все с начала.

Есть краска, рука, холст. И все!

Не молись, не проси, не рассуждай. Превратись в пустоту, в ничто.

Вот краска, рука, холст… И никаких посредников! Тебя нет. Ты расчищен для звука, пронизывающего тебя. Ты полый инструмент, господин Исполнитель. Попади в резонанс и двигайся, расставляя знаки.

Ты слышишь цвет? Ты видишь звук? Ты чувствуешь дрожь рождения? Холст пропускает тебя!