Гарри из Дюссельдорфа

- Бои только начинаются, - сказал Гейне. - Вы еще увидите, как я всажу кинжал в брюхо прусского чудовища!

САМОЕ ЗАВЕТНОЕ

С наступлением весны Гейне почувствовал себя лучше. Головные боли стали реже, а слабость почти прошла.

Со свежими силами принялся поэт за работу. Он снова появился в аудиториях университета и занимался юриспруденцией. Третье "Письмо из Берлина", хотя и в изуродованном цензурой виде, было тоже напечатано в газете. Но среди всех этих занятий было у Гейне самое заветное - его стихи. Он их писал часто и много. Мало с кем мог он поделиться теперь новыми созданиями своей музы. Порой приносил он небольшие листки бумаги с аккуратно переписанными строфами стихотворений Фарнгагенам или супругам Роберт. Только им не стеснялся показывать он свою интимную лирику.

Он хотел составить цикл стихотворений, подобрав их в определенном порядке, и затем опубликовать вместе с двумя трагедиями - "Альмансор" и "Ратклиф". Поэт называл свою новую лирику "пропуском в лазарет его чувств".

Друзья в шутку спрашивали, появились ли новые жильцы в его лазарете-другими словами, написал ли он что-нибудь новое.

В стихотворениях Гейне звучала тема неразделенной и несчастной любви. Он вернулся к этому, но уже подругому. В первых стихах были ночные страхи и волшебство мертвенно-бледной луны, от них веяло кладбищенской жутью. Теперь лирика Гейне светилась солнечным светом, дышала запахами весенней листвы, сверкала в уборе цветов, звучала хором птичьих голосов:

В чудеснейшем месяце мае

Все почки раскры.лися вновь.

И туг в молодом моем сердце

Впервые проснулась любовь.

В чудеснейшем месяце мае

Все птицы запели в лесах,

И тут я ей сделал признанье

В желаньях моих и мечтах.

Жизнелюбие и простота немецкой народной песни, внесенные в поэзию предшественниками Гейне - Гёте, Бюргером, Вильгельмом Мюллером, - жили в поэзии Генриха Гейне. Леса и луга, ручейки и реки, плывущие в небе облака и земля, покрытая пестрым цветочным ковром, - все жило в стихах Гейне. Для птиц и растений, для земных цветов и небесных звезд поэт нашел язык, и ему хотелось выразить своими стихами все скорби и радости мира:

Недвижны в небе звезды,

Стоят и сквозь века

Друг другу шлют влюбленно

Привет издалека.

И говорят друг с другом

Тем чудным языком,

Что никакому в мире

Лингвисту незнаком.

Но я изучил и запомнил

Его до скончания дней.

Грамматикой мне служило

Лицо ненаглядной моей.

Гейне назвал этот цикл стихотворений "Лирическое интермеццо". Это был как бы поэтический антракт между двумя трагедиями, входившими в сборник. Гейне рассказал историю любви - от ее зарождения в дни сияющей весны и до печального конца, когда поэт решает похоронить свою неудачу со скорбями и горестями на дне морском:

Дурные, злые песни,

Печали прошлых лет

Я вас похоронил бы,

Да только гроба нет.

А знаете, вы, люди.

На что мне гроб такой?

В него любовь и горе

Сложил я па покой.

Стихотворения "Лирического интермеццо" почти все короткие, в восемь или двенадцать строк. "Из своих скорбей великих я делаю маленькие песни", писал Гейне и называл эти песни "коварно-сентиментальными".

И розы на щечках у милой моей,

И глазки ее незабудки,

И белые лилии, ручки-малютки,

Цветут все свежей и пышней...

Одно лишь сердечко засохло у ней!

Какой неожиданный конец для лирического стихотворения!

Такая насмешливая, ироническая концовка раскрывала смысл стихотворения, показывала непрочность капризной и жестокосердной любви. Поэт умел передать и горькое чувство разочарования, и трагедию одиночества:

На севере диком стоит одиноко

На горной вершине сосна,

И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим

Одета, как ризой, она.

И снится ей все, что в пустыне далекой,

В том крае, где солнца восход,

Одна и грустна на утесе горючем

Прекрасная пальма растет.

Романтическая грусть, глубина чувства придавали поэзии Гейне особое, неповторимое обаяние. Он много говорил о ненонятости и об одиночестве, а сердце поэта искало дружбы и подлинного товарищества.

Когда осень позолотила листья берлинских парков и все чаще стал сеять мелкий дождь, Гейне, охваченный тоской, решил навестить друга - Эвгена фон Брезу. Тот жил теперь в Польше и в каждом письме звал к себе Генриха.