Гарри из Дюссельдорфа

Гейне пробыл несколько недель у Эвгена, в поместье его родителей. Быстро прошли дни сердечного и глубокого общения с другом, страдавшим от вынужденного безделья в деревенской глуши. Генрих видел роскошь шляхетских пиров, шелк и бархат польских магнатов и рядом с этим - жалкие деревни с глиняными домиками, крытыми соломой, бедных крестьян, гнущих спину перед своими панами. Вес это угнетало поэта. Он понимал, что и за пределами Германии народ живет в нищете и трудится на других. Гейне задумал написать очерк о Польше. Он надеялся, что ему удастся высказать мысль об аристократии как о жестокой и грозной силе, против которой должен выступить народ и в Германии и за ее пределами. Быть может, прусские цензоры будут милостивее к нему, если дело касается Польши. Свои наблюдения над жизнью и образом мыслей поляков Гейне тщательно записывал. Он отмечал глубокие патриотические чувства польского народа и его стремления к свободе. "Любовь к отечеству у поляков - великое чувство, в которое вливаются все прочие чувства, как река в океан, - записывал Гейне. - Если отечество-первое слово поляка, то второе его слово-свобода. Прекрасное слово! Но... свобода большинства поляков не божественная, вашингтоновская; лишь незначительное меньшинство, лишь такие мужи, как Костюшко, понимали и стремились распространить ее. Многие, правда, с энтузиазмом говорят об этой свободе, но не собираются освободить своих крестьян".

Из таких записей возник очерк "О Польше", который появился в "Собеседнике", значительно смягченный цензурой. Но и в таком виде он вызвал озлобление прусских аристократов. "Эта статья сделала меня смертельно ненавистным у баронов и графов", - признавался Гейне в письме к своему другу Зете.

Перед отъездом из Берлина Гейне подготовил новую книгу и решил передать ее издателю Дюмлеру. Она называлась "Трагедии вместе с "Лирическим интермеццо".

Вернувшись в столицу, Гейне в январе 182,3 года отправил рукопись Дюмлеру с письмом, где характеризовал свои стихотворения как "цикл юмористических песен в народном духе". Поэт добавлял, что "образчики их печатались в журналах и своей оригинальностью вызвали интерес, похвалы и горькие упреки... О своей поэтической ценности я, конечно, не могу судить. Замечу только, что поэзия моя пользуется необычным вниманием во всей Германии и что даже враждебная резкость, с которой о ней кое-где говорили, является неплохим признаком".

Дюмлер согласился напечатать книгу Гейне. Поэт переживал радостное чувство, читая корректуру; вносил исправления в отдельные строки, иногда менял последовательность стихотворений "Лирического интермеццо", добиваясь логического перехода от одной песни к другой.

В литературных салонах Гейне выступал смелее, охотнее читал стихи, выслушивал похвалы, а порой и попреки. Некоторые не понимали его резких переходов от пафоса и возвышенного стиля к иронической шутке, насмешке над косностью быта, мещанской узостью, дворянским высокомерием. Во всяком случае, было ясно одно:

Гейне стал заметным человеком в литературной среде Берлина. Круг его знакомых расширился. Он сблизился с Адальбертом Шамиссо, своеобразным поэтом и прозаиком. У Гейне было нечто общее с Шамиссо. Оба относились отрицательно к тем романтикам, которые искали свой идеал в прошлом. Познакомился Гейне с Ламот Фукс, автором фантастической повести "Ундина", с видным юристом Гансом, с другими учеными и писателями.

Гейне уже не нуждался в покровительстве критиков и посетителей салонов, он сам старался поддержать молодые таланты. Правда, это далеко не всегда удавалось поэту. Когда он принес драму Граббе "Готланд" в салон Рахели Фарнгаген и сказал ей, что потрясен силой драматурга, она не разделила восторга Гейне.

- Прошу вас, - сказала Рахель Фарнгаген, - унесите скорее эту рукопись. От нее веет таким ужасом, что я не смогу уснуть, пока она находится в моем доме.

Гейне нашел в Берлине друзей, но были у него и враги, и не только в столипе, но и во всей стране. Они зло нападали на его стихи и прозу, всюду видя враждебные им идеи. Католические листки упрекали Гейне в безбожии и в скрытом желании подорвать существующий порядок в Германии. По рукам ходило стихотворение Гейне "Приснилось мне, что я господь", где он едко осмеял берлинских чиновников и юнкеров. Поэт, вообразивший во сие себя богом, говорит другу Эвгену:

Творю я чудо каждый день.

В капризе прихотливом

Сегодня, например, Берлин

Я сделаю счастливым.

Раскрою камни мостовой

Рукою чудотворной.

И в каждом камне пусть лежит

По устрице отборной.

С небес польет лимонный сок,

Как будто над бассейном,

Упиться сможете ва все

Из сточных ям рейнтвейном.

Берлинцы - мастера пожрать.

И в счастии непрочном

Бегут судейские чины

К канавам водосточным.

Поэты все благодарят

За пишу даровую.

А лейтенанты-молодцы,

Знай, лижут мостовую.

Да, лейтенанты-молодцы,

И даже юнкер знает,

Что каждый день таких чудес

На свете не бывает.

Стихотворение было подхвачено студенческой молодежью. Его читали в аудиториях, кофейнях и модных кондитерских, а прусские лейтенанты, затянутые в ркпюч