У Гессе, помимо известных величественных трудов, есть ещё маленькое — буквально на пару страниц — и не очень заметное (я не видел нигде больше у него развития этой идеи) эссе, которое называется «О чтении книг». Существуют, согласно изложенному в нём методу, всего три категории таковых. Одна в процессе чтения просто (хотя, быть может, и внимательно) следит за развитием сюжета и сопутствующих персонажей; другая, напротив, за этим развитием пытается разглядеть очертания самого писателя (в отличие от маски «лирического героя») и его соответственный характер, поместив его самого в контекст произведения как явления ноосферного порядка; третья же рассматривает читаемый текст как всего лишь отправную точку в плетении собственного ассоциативного ряда. Естественно, ни один человек не остаётся, как правило, в пределах одного типа, даже в процессе чтения одной и той же книги. Всё это я притащил сюда к тому, что хороший перевод должен не только излагать аккуратным образом содержание, но и по возможности подпитывать воображение читателей второго (а почему бы и не третьего?) рода, сохраняя для этого необходимый баланс между смысловыми уровнями. Поскольку ясно, что задача эта, строго говоря, заведомо невыполнима в пределах собственно текста, то комментарии я привожу отчасти для себя самого — как костыль в тех местах, где оригинал несёт информацию, не влезающую в перевод.
Взрослому также будет нелишне ощутить, что книга эта возникла ни в коем случае не на пустом месте: в дополнение к мелким фактам, приведённым в комментариях, многочисленные источники и предшественники просматриваются в некоторых местах настолько явно, что наводят на мысль о сознательном их использовании, а влияние некоторых из них Роулинг открыто признаёт. Лёгкий налёт мистики (за который ей досталось на орехи от ревнителей-консерваторов, обвинивших её в насаждении ведьмовщины) можно отследить к К.С. Льюису (хотя у того мистицизм открыто христианский). Мотив ребёнка, который живёт с чудовищно бесчувственными взрослыми и находит убежище в волшебном мире, является излюбленным в повестях Роальда Даля («Джеймс и огромный персик», «Матильда»). Я возьмусь утверждать, что по глубине разработанности этого «вторичного мира» (это термин Толкиена; в наше время обычно говорят «виртуальная реальность»), живущего по своим, необычным, но от этого ничуть не менее строгим законам, книга Роулинг напоминает «Хоббита» (мне уже не раз доводилось встречать ссылки на «Хоббита» как «Гарри Поттера своего времени» — но, впрочем, и наоборот: «Гарри Поттер» как второй «Хоббит»). Общий формат — учебный год в частной школе, с подробными описаниями уроков и спортивных состязаний — встречается, в частности, в «Школьных годах Тома Брауна» и книге Вудхауза «Майк в Рикине». Живые шахматы — прямая цитата из Кэрролла (как и родовое имя Почти Безголового Ника: Мюмзи — мюмзик — mimsy взято из стихотворения, которое объясняет Алисе Шалтай-Болтай). В «Песни о Нибелунгах» страж сокровищ пользуется
Работники народного образования по всему миру возвестили Гарри Поттера спасителем культуры: дети впервые оторвались от экранов телевизоров и компьютеров и уселись читать. Бедолага Роулинг, мать-одиночка, сидевшая с бесполезным дипломом на пособии, не знала, куда деваться от почетных титулов, званий и призов (титульный лист первого тома перечисляет, среди прочих, «Лучшую книгу 1998 года» журналов «Publishers Weekly» и «Parenting», а также Нью-йоркской библиотеки, «Рекомендовано редактором» обозрения «Booklist» и Национальную Премию Великобритании за 1997 год). В этом смысле для русской аудитории подобным откровением книги Роулинг не явятся — но лишь потому, что мы избалованы гениальными писателями, заставившими Карлсона, Винни-Пуха и муми-троллей изъясняться на русском, как на родном. Это не должно помешать признать мисс Роулинг достойной преемницей Линдгрен, Милна и Туве Янсон. Надеюсь, что моя работа в какой-то степени поможет донести эту мысль до нового читателя.