Гарри Поттер и орден Феникса

Гарри попробовал сказать «Хорошо», но не издал ни звука. Ему казалось, что Дамблдор напоминает ему о том, сколько вреда он причинил, и хотя Дамблдор на этот раз смотрел прямо на него, и взгляд у него был скорее доброжелательный, чем обличительный, Гарри не мог встретиться с ним глазами.

— Мадам Помфри занимается всеми, — сказал Дамблдор. — Нимфадоре Toнкс, судя по всему, придется провести некоторое время в больнице Св. Мунго, но она полностью поправится.

Гарри удовлетворился тем, что кивнул ковру, который становился все светлее по мере того, как бледнело снаружи небо. Он был уверен, что все портреты в комнате слушали Дамблдора и ловили каждое слово, желая узнать, где были Дамблдор и Гарри и откуда взялись чьи-то ранения.

— Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, Гарри, — сказал Дамблдор очень спокойно.

— Нет, не знаете! — ответил Гарри, и его голос прозвучал неожиданно громко и твердо — раскаленный добела гнев бушевал внутри него: Дамблдор понятия не имел о его чувствах.

— Видите, Дамблдор? — хитро произнес Финеас Найджелус. — Никогда не пытайтесь понять учеников. Они это ненавидят. Им гораздо больше нравиться быть трагически непонятыми, упиваться жалостью к себе, вариться в собственной…

— Достаточно, Финеас, — сказал Дамблдор.

Гарри решительно повернулся спиной к Дамблдору и посмотрел в окно. Вдалеке виднелся квиддичный стадион. Сириус появился там однажды в образе лохматого черного пса: так он мог наблюдать за тем, как Гарри играл; наверное, он пришел посмотреть, был ли Гарри столь же хорош, как Джеймс… Гарри так никогда и не спросил его…

— Нет никакого стыда в том, что ты чувствуешь, Гарри, — произнес голос Дамблдора. — Напротив, способность испытывать такую боль — твоя самая большая сила.

Гарри почувствовал, что раскаленный добела гнев, кипевший в ужасной пустоте, лизнул его нутро, заполняя его желанием оскорбить Дамблдора за его спокойствие и пустые слова.

— Значит, моя самая большая сила? — сказал Гарри срывающимся голосом, глядя на квиддичный стадион, но больше не видя его. — Вы понятия не имеете… вы не знаете…

— Чего я не знаю? — спросил Дамблдор спокойно.

Это было уже слишком. Гарри повернулся, дрожа от гнева.

— Я не хочу говорить о том, что чувствую, ясно?

— Гарри, то, что ты так страдаешь, доказывает, ты — человек! Эта боль — часть человеческого бытия.

— ТОГДА — Я — НЕ — ХОЧУ — БЫТЬ — ЧЕЛОВЕКОМ! — заорал Гарри, и, схватив хрупкий серебряный прибор с тонконогого стола рядом с собой, швырнул его через всю комнату. Прибор рассыпался о стену на сотню крошечных осколков, с нескольких картин послышались гневные и испуганные крики, а портрет Армандо Диппета сказал: "Даже так?!"

— МНЕ ПЛЕВАТЬ! — закричал на них Гарри, схватил луноскоп и бросил его в камин. — С МЕНЯ ХВАТИТ, Я ВИДЕЛ ДОСТАТОЧНО, Я ХОЧУ ВЫЙТИ, Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ЭТО ЗАКОНЧИЛОСЬ, МНЕ ТЕПЕРЬ ВСЕ РАВНО!

Он схватил стол, на котором стоял серебряный прибор и отшвырнул его тоже. Тот разбился об пол, и его ножки разлетелись в разные стороны.

— Тебе не все равно, — произнес Дамблдор. Он не вздрогнул и не сделал ни малейшей попытки остановить Гарри, уничтожающего его кабинет. Выражение его лица было спокойным, почти безмятежным. — Тебе не все равно до такой степени, что тебе кажется будто ты смертельно истекаешь кровью от этой боли.

— МНЕ — ВСЕ РАВНО! — Гарри закричал так громко, что почувствовал: его горло может разорваться. На секунду ему захотелось подскочить к Дамблдору и изломать его тоже, разбить это спокойное старое лицо, потрясти его, уязвить, заставить его почувствовать хотя бы крошечную долю того кошмара, который был внутри него.

— О нет, тебе не все равно, — произнес Дамблдор еще более спокойно. — Теперь ты потерял свою мать, своего отца и самого близкого, родного человека после родителей. Конечно же тебе не все равно.

— ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ, ЧТО Я ЧУВСТВУЮ! — взревел Гарри. — ВЫ — СТОЯ ТАМ — ВЫ…

Но слов больше не хватало, от битья вещей больше не было облегчения, ему хотелось бежать, бежать не оглядываясь, и оказаться где-нибудь, где он не будет видеть эти глядящие на него ясные синие глаза, это ненавистное спокойное старое лицо.

Он повернулся на каблуках, подбежал к двери, опять схватился за дверную ручку и дернул за нее.

Но дверь не открылась. Гарри развернулся к Дамблдору.

— Выпустите меня, — произнес он, дрожа с головы до пят.

— Нет, — сказал Дамблдор просто.

В течение нескольких секунд они смотрели друг на друга.

— Выпустите меня, — опять произнес Гарри.

— Нет, — повторил Дамблдор.

— Если вы этого не сделаете, если вы будете удерживать меня здесь, если вы меня не отпустите…

— В любом случае, можешь продолжать уничтожение моего имущества, — сказал Дамблдор невозмутимо. — Осмелюсь заметить, у меня его слишком много.

Он обошел вокруг стола и сел за него, наблюдая за Гарри.

— Выпустите меня, — произнес Гарри ледяным и почти столь же спокойным, как у Дамблдора, голосом.

— Нет, пока я не выскажусь, — ответил Дамблдор.

— Вы… и вы думаете, что я хочу… что я соглашусь… МНЕ ВСЕ РАВНО, ЧТО ВЫ СКАЖЕТЕ! — зарычал Гарри. — Я не хочу ничего слышать от вас!