Гарри Поттер и Орден Феникса

   - Как сажа бела, - вяло закончил Рон, рухнув в кресло рядом с Гермионой. Она подняла на Рона глаза, и что-то внутри нее, похоже, начало оттаивать.

   - Ну, лиха беда начало, - попыталась подбодрить она Рона, - со временем все получится…

   - А кто сказал, что это я виноват? – вскинулся Рон.

   - Никто, - ответила несколько обескураженная Гермиона, - просто я подумала…

   - Что я совсем никудышный?

   - Конечно, нет! Но ты сам сказал, что тренировка была как сажа бела, и поэтому я…

   - Пойду, займусь уроками, - сердито пробурчал Рон и, нарочито громко топая, зашагал к лестнице, которая вела в спальни для мальчиков. Когда он скрылся из виду, Гермиона повернулась к Гарри.

   - Он что, действительно так плохо играл?

   - Вовсе нет, - ответил Гарри с должной лояльностью.

   Гермиона удивленно приподняла брови.

   - Ну, мог бы, конечно, и лучше сыграть, - добавил Гарри, - но, как ты сказала, лиха беда начало…

   В тот вечер Гарри с Роном мало преуспели в деле выполнения домашних заданий. Гарри понимал, что Рон переживает из-за того, какую бездарную игру показал на тренировке, а сам он никак не мог выбросить из головы Слиттеринскую кричалку «Гриффиндорцы – лохи».

   Все воскресенье они провели в общей гостиной за учебниками. Многолюдная поначалу гостиная постепенно опустела: погода была ясная и теплая, и большинство Гриффиндорцев проводили время вне стен замка, радуясь, возможно, последним солнечным денькам. К вечеру Гарри чувствовал себя так, словно кто-то долго барабанил по внутренним стенкам его черепа.

   - Знаешь, пожалуй, кое-что из домашних заданий надо стараться выполнять в будние дни, - вздохнул Гарри, когда они с Роном наконец управились с нескончаемо длинным эссе о Чарах сотворения неодушевленных тел для профессора МакГонагалл и с тоской в душе приступили к не уступающему по длине и сложности эссе о спутниках Юпитера для профессора Синистры.

   - Это точно, - сказал Рон, потирая слегка воспалившиеся глаза и бросая в огонь пятый по счету испорченный лист пергамента. – Слушай… а не попросить ли нам у Гермионы разрешения взглянуть на ее эссе?

   Гарри оглянулся на Гермиону, которая непринужденно болтала с Джинни. На ее коленях уютно расположился Хитрюга, а перед ней прямо в воздухе мелькали спицы, вывязывавшие уродливые носки.

   - Нет, - сказал Гарри с тяжелым вздохом, - сам знаешь, что она не согласится.

   И они вновь взялись за работу и трудились не покладая рук, пока за окном не стемнело. Гостиная мало-помалу пустела. В половине двенадцатого к ним подошла Гермиона, зевая во весь рот.

   - Конец виден?

   - Нет, - отрезал Рон.

   - Самый крупный спутник Юпитера не Каллисто, а Ганимед, - сказала Гермиона, показав через плечо Рона на строку в его эссе, - а вулканы расположены на Ио.

   - Спасибо, - ворчливо пробормотал Рон, вычеркивая строку с ошибкой.

   - Извини, просто я…

   - Разумеется, просто пришла навести критику…

   - Рон…

   - Мне не до проповедей, Гермиона, понятно? У меня работы выше крыши…

   - Да нет же, взгляни!

   Гермиона показывала на ближайшее окно. Оглянувшись, Гарри с Роном увидели сыча в нарядном оперении, который примостился за окном и буравил Рона взглядом.

   - Это, случайно, не Гермес? – удивленно спросила Гермиона.

   - Точно, он самый, - тихо сказал Рон и, отбросив в сторону перо, поднялся на ноги. – Интересно, что это подвигло Перси мне написать?

   Он подошел к окну и открыл его. Гермес влетел в гостиную, совершил посадку на эссе Рона и выставил вперед лапку, к которой было прикреплено письмо. Рон отвязал письмо, и сыч улетел, предварительно украсив рисунок Ио чернильными отпечатками своих лапок.

   - Это определенно почерк Перси, - заметил Рон, снова усаживаясь в кресло и разглядывая подпись на свернутом в трубочку пергаменте: Хогвартс, Гриффиндор, Рональду Уизли. Подняв на друзей глаза, он спросил:

   - И что вы обо всем этом думаете?

   - Вскрой его! – воскликнула Гермиона, сгорая от любопытства. Гарри кивнул.

   Рон развернул пергамент и принялся читать. Чем дальше двигались его глаза по строчкам, тем более насупленным он становился, а под конец чтения его лицо недвусмысленно выражало чувство гадливости. Он всучил письмо друзьям, и те ближе пододвинулись друг к другу, чтобы вместе его прочитать.