—
— Вот и всё, — безмятежно проговорил Думбльдор. — Нам пора.
Ноги Гарри оторвались от пола и пару секунд спустя опустились на коврик перед письменным столом.
— Всё? — недоуменно спросил Гарри.
И это — самое важное воспоминание? Что в нём особенного? Туман, конечно, странный, как и то, что его никто не заметил, но больше-то ничего... Подумаешь, Реддль задал вопрос и не получил ответа...
— Ты, возможно, заметил, — сказал Думбльдор, усаживаясь за стол, — что над этим воспоминанием слегка поработали.
— Поработали? — переспросил Гарри и тоже сел.
— Определённо, — кивнул Думбльдор. — Профессор Дивангард замутил свои воспоминания.
— Но зачем?
— Затем, полагаю, что он их стыдится, — ответил Думбльдор. — Он хотел представить себя в лучшем свете и уничтожил те фрагменты, которые не хотел мне показывать. Работа, как ты сам видел, топорная, но оно и к лучшему: значит, под изменённой записью по-прежнему находится настоящая... Поэтому, Гарри, я впервые даю тебе домашнее задание. Убеди профессора Дивангарда отдать тебе истинное воспоминание — без сомнения, самое для нас существенное.
Гарри воззрился на него и, насколько мог почтительно, сказал:
— Но, сэр, тут я вам не нужен... можно же воспользоваться легилименцией... или признавалиумом...
— Профессор Дивангард очень опытный колдун и к подобному повороту наверняка готов, — произнёс Думбльдор. — Он изощрён в окклуменции куда более, чем несчастный Морфин Монстер, и я был бы потрясён, узнав, что с тех самых пор, как я выманил у него эту пародию на воспоминания, он хоть на миг расстался с противоядием к признавалиуму. Нет, пытаться вырвать правда силой глупо и принесёт больше вреда, чем пользы; я не хочу, чтобы профессор Дивангард покинул «Хогварц». Но у него, как у всех нас, есть свои слабости, и я уверен, что ты — единственный, кто способен прорвать оборону. Нам очень важно получить настоящее воспоминание, Гарри... насколько важно — мы узнаем, только увидев его. Ну-с, удачи тебе... и спокойной ночи.
Слегка ошарашенный внезапным признанием, Гарри вскочил.
— Спокойной ночи, сэр.
Закрывая дверь кабинета, он отчётливо услышал голос Финея Нигеллия:
— Не понимаю, почему мальчишка сделает это лучше вас, Думбльдор.
— Я и не ждал, что вы поймёте, Финей, — отозвался Думбльдор. Янгус вновь тихо и мелодично вскрикнул.
Глава восемнадцатая. Именинные сюрпризы
На следующий день Гарри рассказал о задании Думбльдора Рону и Гермионе, правда, по отдельности: Гермиона по-прежнему не желала находиться в обществе Рона дольше, чем требовалось для того, чтобы молча обдать его презрением.
Рон считал, что с Дивангардом не будет решительно никаких трудностей.
— Он тебя обожает, — сказал он за завтраком, небрежно махнув вилкой с большим куском яичницы. — И ни в чём не откажет своему любимому Принцу-зельеделу. Дождись, пока все разойдутся после урока, попроси — и дело в шляпе.
Гермиона была настроена пессимистичнее.
— Судя по всему, Дивангард стоит насмерть, раз даже Думбльдор не сумел ничего выведать, — понизив голос, произнесла она. Была перемена; они стояли посреди пустого заснеженного двора. — Окаянты...
— Нет?
Гарри расстроился; он надеялся, Гермиона хотя бы приблизительно знает, что это такое.
— Наверное, это из высшей чёрной магии, иначе зачем они Вольдеморту? Да, Гарри, добыть информацию будет непросто, с Дивангардом надо очень осторожно, продумать стратегию...
— Рон считает, надо просто дождаться, пока все разойдутся после урока, и...
— Прекрасно! Если уж сам
— Гермиона, неужели ты не можешь...
—
Гарри не успел ответить: Дивангард у доски призвал всех к молчанию.
— Сели, сели, друзья! Быстренько, сегодня очень много работы! Итак: третий закон Наглотайса... кто скажет?.. Ну конечно, мисс Грейнджер!
Гермиона с нечеловеческой скоростью отбарабанила:
— Третий-закон-Наглотайса-гласит-что-антидот-к-сложносоставному-яду-равен-более-чем-сумме-антидотов-к-каждому-из-компонентов.
— Совершенно верно! — просиял Дивангард. — Десять баллов «Гриффиндору»! А теперь, если принять третий закон Наглотайса за аксиому...
Гарри ничего другого и не оставалось — он ни слова не понял. Дальнейших объяснений Дивангарда тоже не понимал никто, кроме Гермионы.