Гарри Поттер и Принц-Полукровка

Дивангард очень разволновался и смотрел на Реддля так, словно никогда его раньше не видел, явно жалея, что вообще согласился на разговор.

— Наша дискуссия, конечно, — пробормотал он, — носит чисто гипотетический характер, так ведь? Научный…

— Да, сэр, разумеется, — быстро ответил Реддль.

— И все-таки, Том… пожалуйста, молчи о нашей беседе... вряд ли кому-то понравится, что мы обсуждали окаянты. Видишь ли, в «Хогварце» эта тема под запретом… Думбльдор здесь особенно строг…

— Я буду нем как рыба, сэр, — пообещал Реддль и ушел, но Гарри успел увидеть его лицо, выражавшее безумное счастье — совсем как в тот миг, когда он узнал о своих колдовских способностях; счастье, которое почему-то не красило его прекрасных черт, но, напротив, делало их менее человеческими…

— Спасибо, Гарри, — тихо произнес Думбльдор. — Пойдем…

Когда Гарри вернулся в его кабинет, директор уже сидел за письменным столом. Гарри тоже сел и стал ждать, что скажет Думбльдор.

— Я давно мечтал раздобыть это свидетельство, — наконец заговорил тот. — Оно подтверждает, что я прав — но также показывает, сколько нам еще предстоит сделать…

Гарри вдруг заметил, что бывшие директора и директрисы все до единого проснулись и прислушиваются к их разговору; один из них, толстый красноносый колдун, даже вытащил слуховой рожок.

— Итак, Гарри, — продолжал Думбльдор. — Ты, конечно, понимаешь все значение того, что мы слышали. Уже в твоем возрасте Том Реддль готов был сделать все мыслимое и немыслимое для обеспечения собственного бессмертия.

— Сэр, так вы считаете, что ему это удалось? — спросил Гарри. — Он создал окаянт? Поэтому он не умер, когда пытался убить меня? Где-то у него был спрятан окаянт? И часть его души сохранилась?

— Часть… или больше, — проговорил Думбльдор. — Ты же слышал: Вольдеморт особенно стремился узнать, что бывает с колдунами, которые создают более одного окаянта; с теми, кто так хочет избежать смерти, что готов совершить много убийств, разорвать душу на много частей и сохранить их в разных, отдельно спрятанных окаянтах. Насколько мне известно — уверен, что и Вольдеморт об этом знал — никто никогда не разделял собственную душу более, чем на две части.

Думбльдор помолчал мгновение, размышляя, а затем произнес:

— Четыре года назад я получил определенное доказательство того, что Вольдеморт расщепил свою душу.

— Где? — поразился Гарри. — Как?

— Его предоставил мне ты, — ответил Думбльдор. — Это дневник Реддля, из-за которого вновь открылась Комната секретов.

— Я не понимаю, сэр, — сказал Гарри.

— Хоть я и не видел Реддля, вышедшего из дневника, но по твоему описанию понял, что это — феномен, прежде мною не виденный. Чтобы обычное воспоминание мыслило и действовало по собственной воле? Высасывало жизнь из девочки, в руки которой попало? Нет, в том дневнике явно таилось что-то очень зловещее… часть расщепленной души, я почти не сомневался в этом. Дневник был окаянтом. Но вопросов по-прежнему было не меньше, чем ответов. А больше всего меня волновало и тревожило, что дневник, похоже, замысливался не только как хранилище, но и как орудие.

— Все равно ничего не понимаю, — сказал Гарри.

— Он действовал так, как положено окаянту — иными словами, надежно хранил часть души владельца и, без сомнения, препятствовал его смерти. В то же время было очевидно: Реддль хотел, чтобы дневник был прочитан и часть его души завладела другим человеком, а чудовище Слизерина вышло на свободу.

— Наверное, чтобы его дело не пропало зря, — предположил Гарри. — Ему хотелось показать, что он — наследник Слизерина, а в то время как еще он это мог сделать?

— Совершенно верно, — кивнул Думбльдор. — Но разве ты не понимаешь, Гарри: Вольдеморт специально предназначал свой дневник для некоего будущего ученика «Хогварца», а значит, с замечательным равнодушием относился к драгоценной частичке собственной души, спрятанной в той тетради. Ведь профессор Дивангард объяснил: окаянт нужен, чтобы хранить часть души в тайном и безопасном месте. Его нельзя бросать где попало, поскольку его могут уничтожить — что в результате и произошло: благодаря тебе одного фрагмента души Вольдеморта более не существует.

— Небрежное отношение Вольдеморта к этому окаянту показалось мне крайне зловещим. Это означало, что он создал — или хотел создать — несколько окаянтов, тогда потеря одного уже не была бы губительной. Я не хотел в это верить, но иначе все теряло смысл.