Гарсоньерка

– А в тот вечер могло произойти вот что. Едва выйдя из моего кабинета, Фелипе уже пожалел о том, что открыл мне свою тайну, а главное – он решил, будто я понял, что кроется на самом деле за этим так называемым усыновлением: его сын – украденный ребенок. Может быть даже, будто я понял, что это ребенок его брата. Когда боишься разоблачения, кажется, что тебя разоблачили полностью, а что полностью правда открывается редко – никому и в голову не приходит. К тому же он, возможно, слышал через дверь, как я назвал его мерзким типом, уши палачей привыкли ловить малейший шепот. И оскорбление, добавившись к прежним моим намекам, – иногда я не мог с собой справиться, у меня что-то вырывалось непроизвольно, и потому он прекрасно знал, что я о нем думаю, – это оскорбление сильно его задело.

Витторио закрывает глаза.

– Допустим, это так. И Фелипе считает, что теперь я представляю собой опасность – если не для него, то для его тайны. Он решает меня убрать, но меня не оказывается дома.

Витторио открывает глаза.

– И вместо меня он натыкается на Лисандру. Вот оно что. Может быть, произошел несчастный случай? Вышла осечка?

Да нет, Фелипе же не дилетант.

А что, если он, чтобы не пачкать рук самому, послал кого-то другого выполнить грязную работу? Если это чужой промах?

И снова – нет. Фелипе не стал бы никого в это впутывать. Обзавестись сообщником означает рисковать, что тебя предадут, а на такой риск Фелипе не пойдет, он слишком хорошо знает, как внезапно совершается предательство. «В каждом друге дремлет половина предателя», – часто повторял он.

Витторио сам формулирует вопросы и ответы. Как во время сеанса. Но сегодня речь не о пациенте, а о нем самом. Только о нем. На карту поставлена его собственная свобода. Витторио это знает. Он никогда не испытывал того, что испытывает сейчас. Как трудно рассуждать, когда речь о тебе. Когда ты в опасности.

– А если это Фелипе все подстроил так, чтобы обвинили меня? Сидя за решеткой, обвиняемый в убийстве жены, я уже не могу причинить ему вреда.

Тоже нет. Никакой гарантии, что, оказавшись за решеткой, я не причиню ему вреда. И потом, это слишком сложный путь, проще все-таки было меня убить…

У Витторио всего один след, и ему страшно сойти с единственной тропинки, которая может вывести его отсюда. Топчется и топчется на ней. Витторио уже совершенно не способен трезво мыслить. Понукая свой рассудок, заставляя искать настоящего преступника, Витторио сбивает его с прежнего пути. Психоаналитика терзает уже не жажда истины, а страх гибели. Его рассудок несется вскачь, закусив удила.

– А может, он, последовав моему совету, поговорил с женой? Признался, что рассказал мне об усыновлении? Но знала ли она вообще хоть что-нибудь насчет этого ребенка? Нет, конечно же, Фелипе ничего ей не сказал. Конечно же, она сама все поняла. Несколько недель или несколько месяцев спустя после появления этого чудо-малыша она заподозрила ужасную правду Да, должно быть, она знает, только этим и можно объяснить ее отношение к Фелипе, ее постоянную злость… она знает, что их сын – один из пятисот детей, похищенных во времена хунты, один из пятисот детей, которых государство разыскивает, чтобы вернуть биологическим родителям. И вот она, боясь потерять ребенка, просит мужа меня убрать. Научившись убивать по идеологическим соображениям, можно убить и из любви. И Фелипе привык действовать по приказу. Значит, он возвращается домой, рассказывает обо всем жене, и она просит его убить нас обоих, не только меня, но и Лисандру. Так и слышу, как она, с ее женским чутьем, обостренным параноидным материнским страхом потерять ребенка – а стало быть, совершенно убийственным, – внушает Фелипе, что недостаточно убрать меня, что я, несомненно, поделился с женой, не мог не поделиться, слишком уж хороша эта история для мужа, которому хочется развлечь жену за обедом, обычно проходящим в молчании, ей же скучно, вот я и рассказал страшную историю с участием ребенка… Никто не смог бы удержаться и не рассказать, хоть бы и психотерапевт, хоть бы и психоаналитик, какая уж там профессиональная тайна! Стало быть, меня убить недостаточно, надо убить еще и мою жену. Разумеется, они не могли допустить, чтобы кто-то знал. Значит, Фелипе приходит к нам, звонит в дверь, просит его впустить, Лисандра в конце концов открывает, он проделывает все, в чем он специалист, выталкивает Лисандру в окно, рассчитывая потом найти меня в моем кабинете или где-то в доме – я ведь должен быть на месте, во вторник вечером я, как правило, дома, ухожу я по четвергам – и свести счеты со мной. Теперь моя очередь, уж не знаю, какую зловещую мизансцену он заготовил, но пресловутая семейная ссора, которая плохо закончилась, похоже, нравится всем, почему бы и им не подумать о том же: человек кончает жизнь самоубийством, после того как вытолкнул жену в окно. Безупречно. Идеальное убийство. Сценарий, к которому не придерешься. Вот только меня дома нет. Дальнейшее нам известно.