Гарсоньерка

Ева Мария приходит в себя. Она не помнит, как выпита из комнаты свиданий. Она не помнит, как оказалась здесь. Она оглядывает пассажиров вокруг. А вдруг среди них Фелипе? Палачи сейчас ездят в автобусе. Фелипе. Может быть, Витторио принимал ее сразу после него. Она садилась на то же место, где до нее сидел он. На диван. Ее одежда соприкасалась с его одеждой. Ева Мария не удивляется тому, что ее начинает тошнить. Не удивляется тому, что тошнота ни во что не переходит. Все эти годы тело Евы Марии отказывает ей даже в таком облегчении, ее ни разу не вырвало. Последнее проявление гордости? Гордости у Евы Марии не осталось, с чего бы она осталась у ее тела. Фелипе. Этот тип продолжает жить своей жизнью, когда ее жизнь прекратилась – возможно, из-за него. Собственно, Фелипе – а дальше как? Витторио отказался назвать его фамилию. Он и так уже жалеет, что так много ей рассказал, он не хочет рисковать, не даст ей возможности добраться до Фелипе, неужели она думает, будто он не разгадал ее намерений. Это слишком опасно. Она собирается вершить правосудие? А не напомнить ли ей, что суд признал Фелипе невиновным – и его, и всех остальных? Не в ее силах что-либо изменить. Витторио прав. Ева Мария смотрит на идущих по тротуару прохожих. Теперь палачи расхаживают по улицам. Фелипе мог бы оказаться среди них. Этим палачам, чтобы продолжать жить, достаточно было всего лишь раствориться в толпе. Отныне зерна уже не отделить от плевел. Ева Мария морщится. Их теперь никто не тронет. Прошлое Рождество было худшим за всю ее жизнь. Пятое Рождество без Стеллы. Но главное – этот закон. Национальный позор. «Закон 23 456», за который проголосовали ночью 24 декабря[14], – вот так и принимают все худшие законы, когда хотят, чтобы никто не успел выступить против, чтобы эти законы проскочили быстро и незаметно. Преследование в уголовном порядке запрещено. Это касается любых преступлений, совершенных при военной диктатуре. Амнистированы! Незаконные задержания. Пытки. Убийства. Punto Final Той рождественской ночью в Аргентине появился новый класс общества – те, кто пользуется безнаказанностью, потому что они военные. А теперь еще второй закон, который оправдывает также и военных низших званий во имя принципа иерархии. Obediencia Debida. Альфонсин[15].

Сволочь! Поручить палачам судить самих себя. Самооздоровление, оздоровление себя самого собой самим. Лицемерие. Софизм. Амнистия, которую решили объявить палачи, – верх бесчеловечности. В Аргентине пьют мате и глотают безнаказанность, в Аргентине танцуют танго, и палачи в том числе. Но об этом не пишут в справочниках для туристов. Ева Мария смотрит на женщину, сидящую напротив. На чьей стороне она была? Безнаказанность – не решение. Безнаказанность навязывает жертвам непереносимое для них сосуществование с убийцами, безнаказанность возбуждает подозрения и ненависть. В самой глубине души, где собирается едкая желчь. В сердцевине вулкана. В укрытии, где таится самая неистовая ярость – та, что, вырвавшись наружу, сметает все. А ведь она не преминет вырваться наружу. Если нынешнее поколение не потребует справедливости, это сделает следующее за ним. Стелла, девочка моя дорогая, палачи-то и впрямь разгуливают сегодня по улицам, а ты – нет, ты не живешь счастливо в Париже, Лондоне или Нью-Йорке, нет, ты не «так называемая» пропавшая, ты действительно бесследно исчезла[16]. Еве Марии хочется взвыть, но она молчит. И не она одна. Безнаказанность – смирительная рубашка для аргентинского народа. Ева Мария могла бы обвинить, но никто никого не арестует. Ева Мария подносит руки ко рту. У нее между пальцев вытекает горячая жижа, ее гордость разом сдалась. Женщина, сидящая напротив, протягивает ей носовой платок. Ева Мария этого не видит. Она смотрит на лужицу у своих ног и думает об извержениях вулканов и о том, что они делают землю более плодородной. Она спрашивает себя, не вырастет ли завтра на полу этого автобуса виноградная лоза.