Гарвардская площадь

Она впервые слышала, что бывают неаполитанские кофеварки.

– Вот и посмотрите, – сказал я.

– А вам разрешили пить кофе?

– Спиртное разрешили, значит, кофе тоже не повредит.

– Хорошо, – согласилась она.

Выходить через парадную дверь я не стал, мне показалось интереснее выйти через черный ход, а потом войти через свой и оказаться прямо в кухне – как будто мы открыли ранее неизвестный соединявший нас туннель: он там был всегда, мы просто не обращали внимания. Понравилась мне эта мысль: из задней двери в заднюю дверь, все эти тайные проходы, потайные люки для поспешных ретирад и невозбранного доступа, пока друг ее, скажем, в душе или того и гляди позвонит в звонок. Понравилось мне попадать к себе через чужое жилище.

– Дверь я никогда не запираю, – сообщил я.

Она вошла, когда кофе уже почти сварился, сказала, что ей нравится запах, прикрыла сперва свою дверь, потом мою.

– Я вообще люблю, когда вы готовите кофе.

– А я люблю, когда вы по утрам жарите бекон.

Возможно, тем самым мы поделились знанием, что исподтишка наблюдаем друг за другом в надежде, что другой этого не заметит до того момента, когда обоих обуяет неодолимое желание в этом признаться.

– А мы вас никогда не приглашали, – произнесла она как бы извиняясь, и в тоне ее была толика сожаления.

– А я – вас. – Имея в виду, что мы квиты, ущерба не нанесено, никто не обиделся. – Просто вы там живете своей жизнью, не хотелось мне изображать назойливого соседа.

Она подумала.

– Вы не так про нас думаете, – произнесла она.

Когда вода закипела, я ей показал, как переворачивать кофеварку. Несколько растянул весь процесс – пусть посмотрит на то, чего еще никогда не видела.

– Кофе мягче получается, хотя он довольно крепкий, – пояснил я.

Потом мы слушали Брамса. Пили латте.

– У Брамса такая осенняя музыка.

– Да, – согласилась она, – очень осенняя музыка.

Особенно подходящей для нас обоих в этот предвечерний час в преддверии зимы музыку сделал звук кларнета, срывавшийся в причитание, но пытавшийся сохранить безмятежность.

А я все думал: если я ее поцелую, я переступлю черту?

Что-то сказало мне, что переступлю.

А спорить у меня сил не было.

Динамо-машинка моя остановилась. Калаж назвал бы мою собеседницу la quarante-trois^[38].

Как я завидовал семейной жизни Квартиры 43.

Через несколько дней я увидел Калажа в «Харвесте». Я был с другой женщиной. Одной из своих студенток из Гарвардской вечерней школы. Она была меня старше и итальянским у меня занималась перед поездкой в Италию следующим летом. Итальянка в третьем поколении, темноволосая, смуглокожая, с красивыми губами, которые красила слишком густо. Однажды вечером после занятий она дождалась, когда все выйдут из аудитории, и спросила, не соглашусь ли я с ней поужинать. «Почему бы нет», – согласился я, тщательно скрыв удивление.

– Когда вам будет удобно? – спросила она.

– Я сегодня свободен, – ответил я, пытаясь развеять ее скованность: я заметил, что ей несколько неловко.

Сегодня у нас было второе свидание.

«А где же Эллисон?» – осведомился Калаж, попросту приподняв одну бровь. Я пожал плечами, отвечая: «Давай не будем об этом. Не сложилось». Он как можно незаметнее дернул плечом, имея в виду: «Ну ты даешь. Вечно все портишь». Я склонил набок голову, как бы признавая: «Ну чего тут поделаешь? C’est la vie^[39]». Пока мы обменивались этими репликами, он пытался очаровать мою новую знакомую. «Нет, не из Саудовской Аравии – с моей-то кожей? Нет, и не из Алжира, не из Марокко, а из городка под названием Сиди-Бу-Саид, самого красивого из всех средиземноморских городков, где дома с побелкой, к югу от Пантеллерии…»

Она была очарована. На миг мне представилось, как все мы ужинаем вместе, как следующей весной ездим к Уолден-Понд, воскресными вечерами слушаем Chez Nous бесплатные гитарные концерты Сабатини, а потом смотрим за доллар кино в церкви Гарварда-Эпворта.

– Очень рад, что довелось с вами познакомиться, – сказал он, – потому что мы, скорее всего, больше никогда не увидимся.

Ошарашенный взгляд. Почему?

– Я уезжаю.

– Надолго? – спросила она.

– Навсегда, – ответил он.

Вопросительное движение моих глаз с вопросом: «Когда?»

– Через неделю.

А потом, как всегда, уходя, он отрывисто пожелал нам bonne soiree и удалился. Решил, что мне нужно побыть с ней наедине.

Я видел, как, выходя из ресторана, он огибает подковообразный бар, как выходит на улицу, останавливается, складывает ладони у губ, закуривает. С сигаретой во рту он зашагал по Брэттл-стрит, двигаясь медленно, задумчиво, неуверенно, будто бы еще не решив, направится ли он в «Касабланку» или задержится тут еще немного, посмотрит вокруг, ведь не исключено, что это последний раз.

– Странный тип, – заметила она.

– Очень странный.

– Ваш друг?

– Вроде того.