Гастроль в Вентспилсе

— Такая уж она есть, наша Элза Зариня, — постарался сгладить неловкость начальник почты. — Душа нашего отделения. Пошумит, пошумит, но сделает.

— Говорят еще и по-другому: собака, которая лает — не укусит... Ну, что там у вас, мне некогда...

Она повертела письмо в руках, затем, без тени сомнения, сообщила:

— Скажите спасибо, что вообще получили вчера. В последний момент выудила из рижского мешка.

— Вы в самом деле помните это письмо? — не поверил своим ушам Яункалн. — Может, еще сумеете сказать, когда оно было брошено в почтовый ящик?

— Спросите чего-нибудь полегче. Но конверт этот видала, еще подумала, отчего Эмилю Мендерису пишут в магазин, а не домой. Небось, какая-нибудь жалоба? — Бригадир почему-то больше не казалась безумно занятой.

— Говорите, говорите, — подбодрил женщину Яункалн. — Чем запомнился вам этот конверт?

— Проработайте тут двадцать три года, тогда и вам адреса станут по ночам сниться... Есть тут у нас один знаменитый марочник, он переписывается с филателистами во всем мире. Новые марки скупает целыми сериями, лепит на большущие конверты и рассылает во все стороны. И ему такие же присылают. Интересно, письмецо с приветом тоже кладут?... Я теперь на адрес даже не гляжу — отсылаю прямо на Ригу, пускай там раскладывают по разным странам, у нас тут прямой связи ведь нету. Позавчера ночью тоже цельная куча попалась. Схватила, на транспортер кинула, потом гляжу: в середине конвертик поменьше застрял. Тот, что был Эмилю адресован.

— Значит, письмо брошено почти одновременно с корреспонденцией филателиста, — уточнил начальник почтового отделения. — Вам придется сходить к нему, может, вспомнит, во сколько это было.

— Чего это идти к нему? — возразила бригадир. — Он всегда приходит вечером, заодно и собачку прогуливает... — Она раскрыла дверь и позвала: — Скайдрите, твой кавалер во сколько позавчера приходил? Тот, который с коричневым бобиком!

— Когда в вечерней смене работала? — раздался голос телефонистки из соседнего помещения. — Около одиннадцати, как всегда. Я как раз не могла добудиться одного несчастного абонента во Владивостоке. Там а это время солнце только всходит. Если надо, можно по корешкам талонов поглядеть.

— Спасибо, не беспокойтесь, — сказал Яункалн и добавил уже начальнику отделения: — Схожу к филателисту, мне необходимо письменное показание. Вы мне очень помогли.

* * *

Перед тем, как отравиться в комиссионный магазин, Янис Селецкис пошел домой. Он снимал комнату на втором этаже у одного рыбака. Это было довольно далеко от центра города, но дальние прогулки как раз входили в физкультурный режим Селецкиса.

Сегодня же инспектор поехал на автобусе — хотел успеть на производственную гимнастику, которую в одиннадцать ноль-ноль передавало рижское радио. Правда, упражнения эти были сущей забавой, но музыка и утрированно бодрый голос диктора дисциплинировали, не давали мыслям переключиться на другое. Он даже ни капельки не вспотел и мог сразу надеть китель. Почему-то Селецкис решил, что сегодня в магазин ему следует прийти в милицейской форме. Возможно, на него повлиял пример полковника Кашиса.

В помещении, где принимали вещи, сидела старшая продавщица, обычно работавшая в отделе готовой одежды. Кричаще накрашенная девица при виде инспектора не выказала удивления, но и не проявила ни малейшего расположения. Было видно, что она испытывает глубочайшее безразличие ко всему, что не относится к ее внешнему виду или не сулит ощутимую материальную выгоду.

— Мне нужны оттиски шрифтов всех ваших пишущих машинок, — сказал Селецкис. — Достаточно будет нескольких строчек.

— По мне, хоть цельный роман настукайте, Я пишу только пером, мне ногтей жалко.

— Скажите, у директора есть машинка, кроме этой? — поинтересовался Селецкис, отпечатав на листке шрифт «Оптимы».

— Он вроде вас — двумя пальцами печатает... А как же те, которые в продаже? Сказать, чтобы принесли, или сами пойдете к Майге?

Машинок было довольно много. Рядом с «Ремингтоном» выпуска начала века стояла новейшая электрическая модель с кареткой почти метровой ширины. У одной были только заглавные буквы, очевидно, она предназначалась для телеграфистов. Шире всего было представлено семейство «Эрик» с русским и латинским шрифтами; затесавшийся среди них «Гермес-Бэби» выглядел просто карликом.

— Наш Эмиль все еще в. каталажке? — полюбопытствовала продавщица. — Из-за этой несчастной «Сикуры» или за левый товар?

— А за ним такое водится?

— Вы не меня, вы директора лучше спросите. Он уже третий день ходит как в воду опущенный. Каждый час звонит в свой бывший магазин — уж не собрался ли обратно?.. Я-то плакать по нему не стану, сколько можно жить на зарплату и квартальную премию? Ведь он — ни себе, ни людям, каждое утро проверяет, не осталось ли что припрятано под прилавком... Может, вы тоже хотите глянуть, не зажала ли какую-нибудь дефицитную пишущую машинку...

Выйдя из магазина, Селецкис увидел Ренату Зандбург, отчаянно сражавшуюся с мужским складным зонтиком.