Гастролеры и фабрикант

– Нет, – убито произнес Иван Яковлевич. – А как бы я доказал, что они – соучастники? В общем, – он повесил голову, – они меня уничтожили. И теперь я вынужден зарабатывать себе на хлеб сочинением «злободневных» стишков для иронических куплетистов Романа Каца и Константина Кукушкина, выступающих в дивертисментах в саду Панаева.

– Да? – снова машинально спросил Розенштейн, погруженный в раздумья. – И что за стишки?

– Хотите послушать? – удивившись, спросил Плейшнер.

– Отчего же нет? – опять-таки машинально ответил Николай Людвигович. – Любопытно-с!

И тут бывший управляющий банкирской конторы тоненько запел, нещадно фальшивя, на мотив какой-то оперетки, название которой крутилось на языке, но никак не вспоминалось:

С новым счастьем! С Новым годом!
Старый показал нам пятки.
Но крепки в Казани граде
Неизменные порядки.
Успокойтесь, горожане,
И вперед глядите смело!
Уверяю вас заране:
Все, что гадко – будет цело…

Николай Людвигович удивленно вскинул голову. А Плейшнер, закатив глаза, продолжал, тоненько и фальшиво:

Мы ли сами не с усами?
Ни о чем не беспокойтесь,
Мы не делом, но речами
Всех воров заткнем за пояс!
В ночь глухую, темным лесом —
Будет так, скажу вам, каясь, —
Поползем мы за прогрессом,
Животом от страха маясь…

От сего пения по телу помощника полицеймейстера Розенштейна побежали холодные мурашки, как это бывает, когда кто-то мерзопакостно начинает водить гвоздем по стеклу…

Как всегда, свои да наши
Город весь возьмут на откуп,
И не будет нам заботы,
Что царит повсюду подкуп.
Что последние уж крохи
Мы стыда похоронили,
Что лакеи да пройдохи
Нас совсем заполонили.

Куплеты, и правда, были злободневными. Николай Людвигович покосился на дверь: не слышит ли кто столь пронзительного песнопения. Иначе как было бы объяснить «слушателям» таковое, едва ли не революционное выступление в кабинете помощника казанского полицеймейстера?

Снова нам задвинут мифы,
Что нам лучше всех в ненастье…
С Новым годом, братья скифы,
С Новым годом, с новым счастьем!

– Мда-а, – произнес помощник полицеймейстера, когда бывший управляющий банкирской конторой, а ныне сочинитель злободневных куплетов Иван Яковлевич Плейшнер закончил песнопение.

– Вам понравилось? – с затаенной надеждой спросил Плейшнер.

– Как вам сказать… – неопределенно ответил Розенштейн. – Я бы сказал, своеобразно… Даже весьма.

– Хотите еще?

– Нет-нет! – резко ответил Николай Людвигович. И чтобы несколько смягчить тон, произнес: – У вас, господин Плейшнер, несомненно, присутствует талант сочинителя.

– Правда?

– Правда, – заверил талантливого сочинителя злободневных куплетов помощник полицеймейстера. – Вам нужно продолжать. Вне всякого сомнения!

– Благодарю вас… – Иван Яковлевич вдруг шмыгнул носом и с надеждой посмотрел на Розенштейна:

– Так вы его заарестуете?

– Кого? – спросил помощник полицеймейстера.

– Луговского, который на самом деле Долгоруков?

– А-а… Всенепременно, – ответил Николай Людвигович и дружески улыбнулся бывшему управляющему банкирской конторой.

* * *

Да, это была несомненная удача!

Несмотря на то что Плейшнер практически добровольно отдал деньги, принадлежавшие отделению московского банкирского дома «Наяда», и вымогательство против него как управляющего отделением «Наяды» в отличие от мошенничества было трудно доказуемо и вряд ли принялось бы присяжными заседателями, нарушение закона со стороны Долгорукова все же просматривалось. Называлось оно «Составление злонамеренной шайки» и подпадало под статью девятьсот двадцать вторую первого отделения главы третьей раздела восьмого «Уложения о наказаниях», именуемого «О преступлениях и проступках против общественного благоустройства и благочиния». Суд присяжных только на показаниях Плейшнера уже мог вынести определение, что перед ними шайка первого или второго вида, то есть преступное сообщество, составившееся из нескольких лиц по уговору между ними, для совершения одного или нескольких преступлений определенного рода. А по вынесению такового определения участникам шайки грозит лишение всех личностных прав состояния и отдача в арестантские роты по второй степени как минимум, ибо «только одно участие в шайке составляет вину и преступление».