Гать (СИ)

К счастью, ворота проходной минул без помех — дернул пипку, прослушал череду положенную стуков в направлении окошка, обождал пару секунд, покуда твою сущность досконально изучают на предмет соответствия потертой пропускной фотокарточке, и ну тебя, давай, дуй на все четыре стороны, на перекур там или что, пока второй гудок не позовет. Да и не нужен тебе той перекур, таким, как ты, зожникам да стакановцам на производстве вариант один — сидеть подле станины на табурете, ожидаючи, пока начальник смены не перекинет рубильник, покуда, так сказать, не завертятся валы. Но уж больно перепугали тебя страшные буквы под тем портретом, нужно с кем-нибудь переговорить, выдохнуть, а то с таким настроением никакой техники безопасности не упомнишь, маханешь второпях, расколешь резец, и прощай премия, это в лучшем случае, а то и вовсе глаз долой. Бывали такие несчастные случаи.

В общем, так и так тащиться тебе в толпу сгрудившихся у гигантской металлической урны мужиков, стоят, смолят, треплются о чем-то вполголоса, то и дело друг у друга прикуривая. Только чего это они как будто в одну сторону все косят. А при твоем собственном приближении внезапно замолчали да расступились. Вы чего, граждане рабочий класс?

И только теперь ты замечаешь на стене такой же приблизительный анфас, что и там, за воротами. Тут уж, совсем с перепугу, тебе совсем не кажется, что не похож. Чертовски похож, проклятый! Даже глаз левый точно как у тебя косит к переносице.

На этом моменте на тебя словно затмение какое находит — раз, и ты уже за воротами, шпаришь — только пятки сверкают в пыльных клубах вдоль грунтовки. Не оглядываясь, не задумываясь, только и мысли мятежной — за что тебе такое наказание. Пить не пьешь, курить не куришь, ни единого простоя, ни единого замечания, в аттестате — всего две тройки, да и те — по ненавистной истории и дурацкой географии. Кому эти даты с контурными картами по сию пору вообще нужны! И вот теперь только и остается, что гадать. Был бы у тебя, скажем, интерес радиоточку слушать вечерами или же правительственные телеграммы вклеивать в тетрадь, мелькнула бы хоть какая идея, что за напасть-то такая на твою голову, так нет же! Ни шепотка, ни намека.

Кабы был ты какой-никакой леворуционер, али вообще инсургент вражеских болотных разведок, так нет же, даже улюлюканье чужих голосов из-за ленточки никогда не слушал, тому, как и языкам, не шибко обучен, и вообще технике электрической чужд. Это вам не станковый механизм, сугубо предназначенный для трудового подвига, а никак не для подстрекательств разных. Что еще? Может, чурило какое противное из другой смены завидки взяли на стакановский твой завет? Такое бывало, но зачем так сложно? Портреты какие-то печатать, эти бы сразу на партсборании вопрос подняли, в честном, так сказать, очном споре. Нам скрывать нечего!

Эх-ма. Нет никаких идей в башке твоей чугунной. Один только тревожный набат гудит, как, мол, теперь с начальством смены говорить, даже ежели все благополучно разъяснится по поводу портрета, ошибка, мол, совпадение, бывает же такое, даже смешно, ей-бога.

Но тебе ничуть не смешно. И не за такое люди пропадали, ищи теперь свищи.

Тебе бы теперь возвернуться, стать перед честным народом на колени, картуз долой, пойми же ты меня правильно, честной коллектив, ошибка это, как есть ошибка, не я на той портретке поганой, и зовусь не так, и написанное там — не про меня!

Да только поздно, все теперь видали, как ты драпал. Теперь уже сколько ни посыпай голову дустом, всякий заподозрит в тебе неладное, у нас просто так в листках не печатают и на стенгазету не вешают. А может, сам не враг, так егойный брат-близнец! У-у, рожа, а ну ответствуй!

С такими беглыми мыслями ты скорым темпом наближаешься уже и к самому своему двору, четыре барака собранные в коробочку с густым позаброшенным садом посредине, где ты только с утра носился-горлопанил. Только тут тебе и можно спрятаться-передохнуть, взять себя в кулак, собраться с мыслями. Уж здесь-то листочков никаких предательских ни в раз не висело!

На этом месте тебе самое оно скопытнуться и чуть не полететь с разбегу носом в самую грязь.

Потому как всё вокруг и бараков, и двора, и даже окрестных телеграфных понатыканных враскоряку как попало столбов ужо сплошь обклеено теми самыми листочками.

В туманном полубреду ты бросаешься к ближайшим и давай их повсюду срывать, сколько размаха рук хватает дотянуться. Срывать и мять, машинально рассовывая по карманам, а потом просто уже мять всмятку и рвать в клочья, издавая при этом какой-то уже совсем нечеловеческий рев — не я это, не я!

Но куда там, листочков тех становится будто бы только больше, уже и по карнизам ползут, по потолкам, куда не дотянуться, не допрыгнуть. Всё, конец, полундра, проиграл ты, братец, свою борьбу. Одолела тебя бумажка.

Тяжело отдуваясь, ты уже буквально загнанным зверем смотришь по сторонам. На соседей, на прохожих. Что тут поделать. Только бежать. Бежать!!!

И ты бежишь.