Гавайи: Миссионеры

После неприятной поездки в Гонолулу, где на собрании и Авраам Хьюлетт, и Джон Уиппл бросили вызов миссионерскому комитету, Эбнер Хейл серьезно встревожился. Он и раньше подозревал, какую опасность таит близкий контакт с местным населением, теперь же эти подозрения подтвердились. Испытывая самый настоящий страх перед гавайскими дикарями, Эбнер выстроил высокую стену вокруг всего своего участка, оставив лишь запасную калитку в задней части двора, через которую Иеруша могла бы проникать в свой класс для девочек и вести занятия. Кстати, проводились они в открытом помещении, похожем на сарай, расположенном в тени деревьев коу. В самом доме Эбнера было запрещено произносить даже слово на гавайском. Никакие служанки не допускались в это святилище, если они не могли говорить по-английски. А если к Эбнеру приходила делегация туземцев, он не забывал крепко прикрывать дверь, где находились дети, а сам уводил гавайцев в другое помещение, "комнату для туземцев", как её называл сам преподобный Хейл. И тогда он был уверен в том, что дети никоим образом не смогут услышать этот языческий говор.

– Мы не должны следовать путям язычников! – постоянно напоминал Эбнер членами своей семьи. Да, именно то, что говорил в Гонолулу о миссионерах Авраам Хьюлетт, в полной мере относилось к Хейлу. Он любил гавайцев и одновременно презирал их. Поэтому Эбнер не слишком обрадовался, когда однажды вечером к нему зашел Келоло. Священнику пришлось вставать, закрывать дверь в детскую комнату, чтобы они – упаси Бог! – не услышали гавайского языка.

– Что вам угодно? – нетерпеливо спросил Эбнер.

– Не так давно в церкви, – начал Келоло на гавайском, – я слышал, как Кеоки читал очень интересное место из Библии. Там рассказывалось о том, как один мужчина родил другого мужчину, а тот – ещё одного мужчину. Говоря это, Келоло просто-таки сиял от радости, словно до сих пор по мнил этот отрывок из Библии, который почему-то больше все го нравился и другим гавайцам. "Рожающие" – так они называли его между собой.

Эбнера давно интересовало это странное пристрастие именно к данной главе из Книги Паралипоменон, тем более, он чувствовал, что гавайцам не может быть понятен этот текст.

– Чем же вам так полюбилась эта глава? – попробовал он выяснить истину сейчас.

Келоло смутился и принялся оглядываться, чтобы удостовериться в том, что их никто не подслушивает. Затем, совершенно неожиданно, он робко признался:

– В Библии очень много таких мест, которые мы совершенно не понимаем. Это и не удивительно: откуда нам про все знать? Мы не знакомы со многими вещами, которые уже ста ли привычными для белых людей. Но когда мы слышим "Рожающих", для наших ушей это слаще любой музыки, Макуа Хейл, эта история звучит так же, как и наши родовые сказания. И в этот момент мы начинаем чувствовать, будто мы сами тоже являемся частью Библии.

– Что значит "родовые сказания"? – не понял Эбнер.

– Вот именно в связи с этим вопросом я и пришел к вам. Я вижу, что вы очень заняты работой и переводите Библию на наш язык, и все мы высоко ценим ваш труд. Малама и я подумали вот о чем. Прежде чем она умрет… Да-да, Макуа Хейл, она очень плохо себя чувствует. Мы подумали о том, не могли бы вы записать нашу родовую историю на английском языке? Мы ведь с ней брат и сестра, как вам известно.

– Да, известно, – пробубнил Эбнер.

– И я последний из тех, кто знает и помнит историю племени, – заявил Келоло. – В то время, когда Кеоки должен был учить её, он занимался другим важным делом – изучал Бога. Теперь он уже вырос и не сможет запомнить все то, чему когда-то учили меня, готовя в кахуны.

Эбнер был человеком ученым, и поэтому сразу понял, какую научную ценность могут иметь любые легенды и повествования старых времен. Поэтому он сразу же ухватился за предложенную вождем идею и поинтересовался:

– Как же звучит эта семейная история, Келоло?

– Я хочу, чтобы вы записали её так, словно её рассказывает Кеоки. Я это делаю для него, чтобы он узнал, от кого происходит, и был знаком со всеми своими предками.

– Но скажите хотя бы, как она начинается? – не отступал миссионер.

В травяной хижине было темно. Единственная лампа, заправленная китовым жиром и раскачивающаяся от легкого ветерка, не давала достаточно света. Тени перемещались по комнате, а Келоло, усевшись на полу и скрестив ноги, начал:

– Меня зовут Кеоки. Я сын Келоло, а тот пришел на Мауи вместе с великим Камехамеха; а тот был сыном Канакоа, короля Кона, плававшего на Кауаи; а тот был сыном Келоло, короля Коны, который погиб при извержении вулкана; а тот был сыном Келоло, короля Коны, который похитил Кекелаалии из Оаху; а тот был сыном…

После того как Эбнер некоторое время слушал эту увлекательную родословную, его любознательность ученого превозмогла скуку, возникшую с самого начала этого повествования. К тому же ему сразу показалось, что все было выдумано и не имеет отношения к реальной человеческой истории.

– Как же вам удалось запомнить все это генеалогическое древо? – изумился Хейл.