Гавайи: Миссионеры

Торн, случайно подслушавший эти слова, только поморщился и подумал: "Он всегда будет говорить о церкви: "моя церковь"… не Господа… и уж, конечно, не гавайцев".

Настало время Торну проститься с миссионером, которого он сам официально ввел в эту должность девятнадцать лет назад. Он посмотрел на маленького измученного человечка с состраданием и подумал: "Какая нелепая трагедия! Брат Хейл даже отдаленно не смог познать истинный дух Господа. Если бы кто-нибудь специально занялся подсчетом, то, полагаю, от этого священника город потерпел куда больше убытков, чем видел добра".

Эбнер, полностью пришедший в себя, взирал на этого властного инквизитора и видел его таким, каким запомнил в Йеле в году. Сейчас он рассуждал так: "Брат Элифалет разъезжает по всему миру и раздает советы. Неужели он считает, что, явившись в Лахайну на пару дней, он сможет определить, где мы ошиблись? Что ему известно о пушечной стрельбе? Приходилось ли ему когда-нибудь сталкиваться с мятежными китобоями?" И с глубоким сожалением Эбнер должен был констатировать: "Нет, этого ему никогда не понять" . Затем, все ещё продолжая мыслить разумно, он сделал для себя малоутешительный вывод: "Сомневаюсь, что вообще кто-нибудь может понять все это… кроме Иеруши и Маламы. Те понимали решительно все".

– Прощайте, брат Эбнер, – наконец, произнес Элифалет Торн.

– Прощайте, сэр, – ответил Эбнер, и вскоре после этого корабль начал удаляться от берега, увозя Торна и детей преподобного Хейла.

* * *

В последующие годы Эбнер стал чем-то вроде живой достопримечательности старой столицы. Он все чаще находился в каком-то одурманенном состоянии: прихрамывая, бродил по городу, то и дело останавливаясь, чтобы встряхнуть мозги и избавиться от пульсирующей боли в голове. Он уже не жил в миссионерском доме. Туда приехали другие люди, которые теперь трудились в церкви. Но Эбнер тоже часто читал проповеди на гавайском, и когда становилось известно, что в воскресенье за кафедрой будет стоять Макуа Хейл, церковь переполнялась желающими послушать его.

Во время проведения официальных служб он продолжал на девать все тот же фрак, купленный им когда-то в Нью-Хейвене, и черную касторовую шляпу. Обувь и остальную одежду он продолжал доставать из благотворительных посылок из Бостона. Постепенно его жизнь превратилась в привычную рутину, и только три события выбивали его из обычного ритма. Если к причалу приставал корабль, Эбнер неизменно выбегал на пирс и спрашивал моряков, не встречали ли они во время своих путешествий маленькую гавайскую девочку по имени Илики.

– Её продали одному английскому капитану, и вот я подумал, что вы могли бы иметь о ней какие-то сведения, – объяснял он.

Но ни разу никто не ответил ему утвердительно.

Второе значительное событие в жизни Эбнера наступало в тот момент, когда у него накапливалось достаточно страниц перевода псалмов на гавайский язык, и листки можно было переправлять в типографию. Старик работал за грубым столом в своей маленькой травяной хижине, и когда ему возвращали отпечатанные листы, он раздавал псалмы прихожанам, и уже во время следующей службы гавайцы с удовольствием распевали их в церкви.

И третьим утешением, конечно, были письма от детей из Америки. Сестра Эбнера Эстер вышла замуж за священника и жила в западной части Нью-Йорка. Она забрала к себе обеих девочек брата, а за мальчиками присматривало семейство Бромли в Уолполе. В одной из художественных студий Бостона были сделаны четыре портрета детей Бромли в карандаше, и теперь юные Хейлы поглядывали на отца с травяной стены его хижины: красивые лица, чуткие и внимательные.

Михей с отличием закончил Йельский колледж и, став священником, читал проповеди в Коннектикуте. Но самая волнующая весть пришла от Люси. Девушка познакомилась с молодым Эбнером Хьюлеттом, когда тот учился в Йеле, и вышла за него замуж. Поначалу Эбнер хотел отправить своему старому приятелю Аврааму Хьюлетту теплое письмо с поздравлениями по поводу объединения двух миссионерских семейств, но он не мог забыть о том, что Авраам женился на гавайской женщине, и не простил его. Даже тот факт, что Хьюлетты процветали и прекрасно ладили между собой, купаясь в богатстве, не изменил мнения Эбнера о том, что нельзя доверять человеку, который женится на язычнице.