Гавань измены

Джек объяснил, что пришел как друг, и удивился, увидев недоверие в ее маленьких, близко посаженных глазах. Она с прежней улыбкой пригласила его войти, сказав, что сообщит адмиралу о его прибытии.

Джек поднялся по темной лестнице и оказался в роскошной комнате. Роскошной в пропорциях: бледно-зеленый в белую полоску мраморный пол, высокий резной потолок из гипса, полка над камином, намного превосходящим размерами большинство тех, что обычно имелись в жилищах, где останавливался капитан Обри; и в меньшей степени в отношении обстановки, которую составляли несколько стульев с кожаными сидениями и спинками, выглядевшие потерявшимися в заполненном светом пространстве, и небольшой круглый столик.

Казалось, ничего больше тут нет, но когда Джек подошел к среднему окну, седьмому по счету, и повернулся к камину, то обнаружил, что смотрит прямо на вылитую копию своего бывшего капитана в возрасте тридцати пяти или сорока лет, великолепный портрет, удивительно естественный и четкий.

Рассматривая картину, он стоял, заложив руки за спину. Минута за минутой проходила в полной тишине. Джек не знал, кто художник: явно не Биши, Лоуренс, Эббот или кто-либо из других известных флотских живописцев, возможно, и не англичанин вовсе.

Но в любом случае, очень талантливый: ему удалось точно запечатлеть силу, уверенность и властность во внешнем виде Хартли, его энергию. Однако после долгого созерцания портрета Джек пришел к выводу, что позировавший явно не нравился художнику. В нарисованном лице виднелась холодная жесткость, и хотя портрет по-своему являлся достаточно правдивым, он не отражал доброго нрава Хартли — бесспорно, редко выказываемого, но всегда проявлявшегося при необходимости.

Картина казалась написанной врагом, и Джек припомнил, как коллега-офицер говорил ему, что даже несомненная отвага Хартли несет в себе отпечаток скупости — он атакует врага в состоянии яростного негодования и ненависти, словно противник пытается его чего-то лишить — призовых денег, славы, назначения.

Джек размышлял над этой мыслью и истинном предназначении картины, когда дверь открылась, и вошел человек – жестокая карикатура на того, кто нарисован на портрете.

Адмирал Хартли был в старом желтом халате, заляпанном спереди нюхательным табаком, вытянутых панталонах, стоптанных туфлях, больше похожих на тапочки. Его нос и челюсть как будто удлинились, а лицо стало шире и утратило свою отличительную свирепость, властность, и, конечно, загар, казалось уродливым и даже нелепым. Огромное желто-коричневое лицо не выражало ничего кроме укоренившегося угрюмого недовольства.

Он посмотрел на Джека с поразительным безразличием и спросил, зачем тот приехал. Джек ответил, что, будучи на Гоцо, решил засвидетельствовать почтение своему бывшему капитану и узнать, нет ли у него каких-либо поручений в Валлетту. Адмирал не дал однозначного ответа. Так они и стояли в пустой комнате, где разносилось эхо голоса Джека, болтающего о погоде за последние несколько дней, переменах в Валлетте и своих надеждах на завтрашний бриз.

— Ну-ка, присядь на минутку, — сказал адмирал Хартли, а затем, сделав над собой усилие, поинтересовался, имеет ли сейчас Обри в своем распоряжении корабль, но не дождавшись ответа, воскликнул:

— Который час? Время пить козье молоко. Всегда опаздывают, канальи. Необходимо исправно пить козье молоко.

И он с нетерпением уставился на дверь.

— Надеюсь, в этом климате вам получше, сэр? — справился Джек. — Его считают весьма здоровым.

— В старости здоровья не бывает, — заметил адмирал. — Какое еще здоровье?

Подоспело молоко. Принес его слуга, как две капли воды похожий на виденную ранее женщину, если не брать во внимание сизую недельную щетину.

— Где синьора? — спросил Хартли.

— Уже идет, — ответил слуга.

Действительно, стоило ему уйти, как в дверях показалась она, с подносом, где стояла бутылка вина, печенье и бокалы. Грязное белое платье она сменила на другое — относительно чистое и с удивительно низким вырезом. Джек заметил, как оживилось вялое лицо Хартли. Однако, несмотря на оживление, Хартли первым делом возмутился:

— Обри не пьет вина в это время дня.

Прежде чем они решили, как поступить, во дворе послышался громкий крик. Адмирал вместе с женщиной поспешили к окну. Он успел щипнуть её за грудь, но та, отмахнувшись, закричала из окна надтреснутым луженым голосом, который, должно быть, разнесся на мили полторы.

Перебранка продолжалась какое-то время. Проницательностью Джек обладал весьма посредственной, но даже ему стало совершенно очевидно, насколько низко пал Хартли, хотя эти отношения, смешанные с очевидной похотью, можно было назвать любовью или увлечением, во всяком случае, сильной привязанностью.