Гавана, год нуля

Леонардо не из тех, из кого нужно клещами вытягивать слова, скорее, эти слова всегда теснятся у него во рту как в прихожей, готовые выскользнуть в малейшую щель. В тот вечер он наговорил с три короба. Я узнала, что он разведен и у него есть ребенок, видеться с которым по своему желанию он не может, потому что мальчик живет с матерью в Санта-Фе, то есть очень далеко, а сам он вернулся в Серро, в дом своих родителей, где в старом гараже оборудовал себе жилую каморку. Преодолевать такое расстояние на велосипеде непросто, поэтому сына он берет к себе как предписано: раз в две недели, и время от времени сам к нему ездит. Я узнала, что у него уже вышло в свет несколько книг — сборники рассказов и стихов; но с «особым периодом» пришел и издательский кризис, дефицит бумаги и сокращение публикаций, вследствие чего он уже довольно давно не видел своего имени на обложке. Узнав, что он пишет стихи, я порадовалась, потому что поэзию я люблю, и он тут же предложил дать мне почитать его сборники. «Они хорошие», — заверил он, по крайней мере, так в свое время отзывались о его творениях критики. Еще я узнала, что он перепробовал много разных рабочих мест, но в конце концов остановился на своей нынешней работе. Писатель, сказал он, это такое сложное существо, улавливающее нечто такое, незаметное для остальных, и обладает способностью углядеть красоту там, где другие видят только мерзость и свинство, поэтому-то писателю необходимо смешаться с миром, при этом не позволяя миру себя поглотить. «Понимаешь, что я хочу сказать?» — спросил он. И, не дожидаясь ответа, стал объяснять, что именно по этой причине работает там, где работает, ибо ему необходим ежедневный контакт с разными людьми, но он не может позволить себе работу, которая пожрет все его время. И вот тут-то я вставила свой вопрос по поводу его нового литературного проекта. Леонардо улыбнулся; потом вытащил из кармана пачку «Популар», предложил сигаретку мне, но я не курю. Тогда он устроился поудобнее на скамейке, глубоко затянулся, взглянул на меня и изрек:

— Мой новый проект — настоящая бомба.

Я улыбнулась в ответ и, естественно, захотела узнать подробности.

Это был его первый роман, замысел оказался весьма непростым и амбициозным. Роман, который можно назвать историческим — в кавычках. Умберто Эко рискнул ввести латынь в «Имя розы» и добился успеха. Леонардо же хотел ввести в роман науку, но несколько иначе. Он задумал произведение, в котором почти не останется места тому, что мы называем художественным вымыслом, потому что все в нем будет основано на реальных фактах.

— Конечно же, — пояснил он, — все, что пишется, абсолютно все, даже книги по истории, — художественный вымысел, поскольку все тексты проникнуты интерпретациями своих авторов. Хулия, понимаешь, о чем я?

Я кивнула, и он продолжил:

— Например, если спросить меня и вон его, по отдельности, что происходит сегодня вечером на площади, каждый из нас выдаст отдельную историю, не похожую друг на друга по той причине, что он и я — разные люди и у нас разные точки зрения. Мы не передаем реальность — никогда, — мы создаем фикцию, художественный вымысел.

— Интересно, — заметила я, но Леонардо был слишком погружен в себя, чтобы меня услышать. Кажется, он и смотрел-то вовсе не на меня, а вглядывался во что-то очень далекое, потустороннее.

— Самое сложное, — продолжил он, — сделать так, чтобы реальность читалась как вымысел, чтобы читатель устраивался поудобнее на своем диване в полном убеждении, что в очередной раз имеет дело с литературным обманом, но в один прекрасный момент — хлоп! — абсолютная реальность падает ему на голову: любая, даже самая мелкая деталь доказуема, подтверждена доступными читателю историческими данными, и тогда все пространство вымысла, в котором он уже успел комфортно расположиться, трещит по швам, и читатель внезапно прозревает и понимает, что он по самую макушку погружен в историю — Историю с большой буквы. Как оно тебе: разве это не нечто особенное, нечто из ряда вон выходящее? — вопросил он, и на этот раз взгляд его и вправду был обращен на меня.

Несколько секунд я размышляла, а потом пробормотала, что в любом случае, согласно его же словам, рассказанная история все равно окажется вымыслом, ведь она целиком зависит от рассказчика. Похоже, Леонардо мой комментарий не понравился — рот его как-то скривился, а потом он ответил:

— Нет, если то, о чем ты рассказываешь, стопроцентно доказано.