Гавана

– Может оказаться, что он не из тех людей, которых легко напугать. У него прозвище Ojos Bellos – Прекрасные Глаза – за умение использовать глаза арестованных и обращаться с ножами так, что люди у него быстро начинают громко петь.

– Ну, я заставлю его самого громко петь, только и всего.

– Подумай, Фрэнки, нельзя ли найти какой-нибудь другой способ переговоров, который позволил бы нам установить тесный контакт с Латавистадой как с партнером, товарищем, другом. Таким образом вы оба смогли бы приобрести в этом городе и солидную собственность, и неплохие гарантии на будущее. Без вражды и кровопролития. Ты сможешь придумать такой способ?

Фрэнки глубоко задумался, даже задержал дыхание. Но так ничего и не надумал.

– Я… я…

Он чувствовал себя примерно как рыба, которая бьется на палубе, хватая ртом губительный воздух.

– Ладно, Фрэнки, ты ведь не привык к таким вещам. Все в порядке. Не волнуйся. Сиди себе спокойно, расслабься и слушай.

– Да, сэр. Да, Мейер.

– Фрэнки, дело обстоит так. Возможно, этот парень, которого расстреляли из пушек, этот Эль-Колорадо… Возможно, он был всего лишь актером, исполнившим представление. Очень может быть, что за ним стоит кто-то другой, теневая фигура, которая втайне планирует большой переворот, и когда этот «другой» его совершит, то вышвырнет вон всех нас, начиная с El Presidente, так что мы останемся с носом.

– Но кто же способен такое учинить? Другая команда? Тогда это должна быть такая команда, какую я даже представить себе не смогу.

– Нет, Фрэнки, не команда. Хуже, чем команда, мощнее, чем команда. Это идея.

– Идея?

– Идея коммунизма. Идея, согласно которой никто ничем не владеет, никто ни за что не платит, все свободны, все сотрудничают, нет ни боссов, ни подчиненных. И наших команд тоже нет. Команды должны исчезнуть.

Фрэнки лишь недоуменно моргал.

– Да это же какая-то б…ская чушь! – рявкнул он, и Мейер на этот раз не упрекнул его за несдержанность.

– Да, Фрэнки, это чушь.

– И они могли затеять такое?

– Возможно, это как раз начало.

– Иисус Христос!

– Фрэнки, в этом городе есть один молодой человек, целью которого, судя по всему, как раз и является подобный кошмар. Он верит в это. Он прячется за сладкими словами о свободе, мире и хлебе, но хочет именно этого. Мир без собственности. Мир без богатства. Мир, в котором, независимо от того, насколько ты хорош, насколько силен, насколько упорно трудишься, ты получаешь то, что тебе определят, и ничего больше. Не имеет значения, что ты умен и храбр. Это никого не интересует. Ты получаешь еженедельно свою горсточку бобов, и все. Все равны.

– Кроме нескольких парней, сидящих на самом верху.

– Именно! Именно так. Парни, сидящие наверху, получают все. Они купят всех за эту выдумку всеобщего равенства, но за закрытыми дверями у них будет вечный праздник с хорошенькими куколками, лучшими напитками и шикарными автомобилями. Ничего ни для кого, кроме самых важных шишек. Никакого тебе взаимного обмена, только хапают, причем хапают немногие. Под маркой неизвестно чего, называемого равенством. Это самое большое жульничество в мире.

– Это же неправильно!

– Совершенно неправильно, Фрэнки. Это антиамериканская затея. А молодой кубинец, о котором я упомянул, – адвокат, не имеющий практики; он лишь шляется повсюду, произносит речи, собирая приверженцев и не забывая между делом переспать с той или иной девочкой. Женщины липнут к нему, словно мухи к спелому ананасу. И, как ты понимаешь, именно он должен извлечь наибольшую пользу из того хаоса и беспорядков, которые случились позавчера.

– Его нужно притормозить.

– Фрэнки, предположим, я скажу тебе, что полицейские топтуны видели его в доме Колорадо за день до покушения. Он стоит за всеми этими событиями. Он мозг, в котором рождаются замыслы. Он дает распоряжения, а всякие тупицы делают дело, лезут в огонь и, случается, сгорают.

– Ублюдок! Пулю в башку – вот и все, чего он заслуживает.

– Ты мог бы это сделать?

– И глазом не моргнув. Это я умею лучше всего.

– Хорошо, Фрэнки, мой мальчик. И вот тут-то ты и наладишь отношения с капитаном Латавистадой.

– Ну?