Гавел

Оглядываясь сейчас назад, нам трудно понять, что стало причиной раскола внутри небольшой группы близких друг другу интеллектуалов, боровшихся с колоссом коммунистической ортодоксии и ее «антидогматическими» перерожденцами, тем не менее отголоски этого раскола не затихли даже полвека спустя. В «Заочном допросе» Гавел посвящает пятнадцать из двухсот страниц этому эпизоду, который людям несведущим должен был казаться довольно темным. Некоторые из первоначальных членов редколлегии придавали ему еще больше значения. И хотя почти все они в итоге влились в диссидентское движение, кое-кто боролся с Гавелом и «Хартией-77» чуть ли не так же долго, как и с режимом[186]. После падения коммунизма Мандлер и Долежал трансформировали свою существовавшую до ноября 1989 года «Демократическую инициативу» в политическую партию либеральных демократов и стали депутатами парламента, с трибуны которого критиковали действительные или мнимые ошибки Гавела и окружавших его сторонников «правды и любви», а когда завершили политическую карьеру, продолжали в том же духе в качестве комментаторов и публицистов. Сам Гавел вынес из этого эпизода устойчивую антипатию ко всем формам «комитетской политики» и закулисным играм – непременной составляющей жизни парламентских кулуаров, партийных секретариатов и… редакционных коллегий. Вместе с тем он, возможно, так до конца и не понял, в какой большой степени политика зависит от того, что кто-то, пусть и не нарочно, раздавил песочные куличики других мальчиков, которые потом мстят за это своему обидчику.

Гавел сам признается в том, что эпизод с журналом «Тварж» сыграл ключевую роль в его превращении из театрального «узколобого спеца»[187] в политического активиста. Ведя бесконечные дебаты и споры с коммунистическими бюрократами, с функционерами из Союза писателей и с литераторами противоположных взглядов, он не только совершенствовал свою письменную риторику, к которой имел талант от природы, но и овладевал приемами политической тактики и стратегии. Уже в то время он считал самообманом политику постоянных уступок, основанную на принципе принесения в жертву менее значимых ценностей и менее важных людей во имя глобального «добра», называя ее «саморазрушительной политикой»[188]. С самого начала в некоторой степени сектантский образ мыслей коллег по редакции журнала «Тварж» претил его художественному чувству и инстинктивной открытости, и как ни уговаривали его махнуть на это рукой ради сохранения издания, он знал, что это был бы самый верный способ обречь весь проект на погибель.

Еще одной чертой, отличавшей Гавела и «Тварж» от их все более шумных коллег-реформаторов (или, как они сами себя называли, «антидогматиков»), бывших некогда рьяными прислужниками и столпами сталинизма, а теперь превратившихся в открытых критиков командной системы, было несколько парадоксальное нежелание вступать с этой системой в лобовое столкновение в вопросах, касавшихся оценки характера общества и истинного лица господствующей идеологии. С одной стороны, они знали, что при таком столкновении не смогут одержать верх и только дадут власти возможность выплеснуть на них свою ярость. С другой стороны, подобная дискуссия не особенно их интересовала. В отличие от своих коллег-реформаторов, они ни в малейшей мере не были преданы идее исправления социализма «по Марксу», не чувствовали внутренней связи с этой идеей и не стремились внести личный вклад в ее воплощение. В марксизме они видели скорее большую часть существующей проблемы, чем ее решение. Произнести это вслух, однако, означало бы навлечь на себя обвинение в преступном подрыве социалистического строя, что каралось длительными сроками заключения. Поэтому они применяли своего рода партизанскую тактику и вступали в небольшие сражения ради небольших достижений. Некоторые из них они даже выигрывали, как, например, в случае борьбы за прием ранее запрещенных авторов в Союз писателей, за увеличение квот на типографскую бумагу[189] или отстаивание того или иного номера журнала перед цензорами. Для Гавела это была «частная школа политики»[190].