Газ (СИ)

Сон – мимолетное событие. Всего лишь миг, что отправляет к идеалу. Строгость максимальных чувств и эмоций. Во сне нет притворства в собственных ощущениях. Идеалистический мир постоянных изменений. Я хочу остаться в нем, но не помню даже намека на его черты.

Меня подводит память? Жива ли она?

И снова вопросы, которые не имеют ответов. Нужны ли они?

- Где Вы были в прошлый понедельник в районе восьми вечера? – чувствую строгость его голоса.

- Дома – сухо и коротко отвечаю я.

- Кто может это подтвердить?

Я думаю.

В моих мыслях взрываются ядерные бомбы. Они выжигают едким пламенем тела беззащитных детей, что только научились ходить, познавать эту жизнь. Их глазницы плавятся, и сквозь глубокие раны проступает кипящая кровь. Пузырьки лопаются. Дети кричат и плачут, пока кожа не исчезает, оставляя лишь обугленные кости.

- Нет – отвечаю.

Я ступаю на черные кости, и они хрустят под моими ногами. Я больше не слышу крик и плач. Здесь осталась лишь тишина и запах смерти.

- Понятно – протягивает офицер.

Он начинает что-то записывать. Металлические оковы, которые заберут мою свободу, скоро зациклят кровь в своих нежных объятиях.

Я замечаю в глазах офицера подозрение, но вновь стараюсь скрыться в сладком тумане фантазий.

Я чувствую, как под моими ногами ломаются обугленные детские кости. Игровые площадки напоминают веселое кладбище. Тихо скрипят карусели, словно оплакивая хаос, детскую смерть. Металл хранит в себе память.

А я?

Я медленно продвигаюсь вперед, чувствуя приторный паленый аромат, что прилипает к моим губам. Я одинок в воспоминаниях.

Вижу старое здание детского дома. В таком я жил. На высоких бетонных ступенях я вижу трупы учителей и воспитателей, что стали синонимами тирании. Их шеи перетянуты розовыми жгутами, а кожа посинела, отдавая холодом. Погасшие глаза покидают пределы век, обнятые мерзкой слизью.

Они смотрят на меня, желая прикоснуться, но остаются молчаливыми. Их лица усеяли разрастающиеся метастазы. По ледяным губам скатываются капли гноя, переходя на подбородок. Русые волосы, цвет каштана, дорогие пиджаки и туфли. Моя ненависть в материальном объеме.

- То есть, Вы не выходили в тот день, ну, скажем, в больницу или магазин?

Я вспоминаю рисунок.

Больницу? Нет, это не случайный выбор заведения, не случайный вопрос. Отнюдь. Скорее прямая угроза моей лжи. Путеводная нить среди обмана моих иллюзий, что я передаю в белые листы офицера.

Кажется, он рисует комикс нашего общения. Эти мелкие черты моих глаз. Карикатуры появляются на белых листах. Черные тона, облака, что уплывают на Запад. Никотиновый дым петляет в воздухе, разрезая атмосферу, пока наши черно-белые зарисовки тихо разговаривают в прозрачных воздушных шариках для диалогов.

- Нет – я уверен.

Офицер нахмурил брови.

Он знает, что я нагло вру. Это знаю и я. Мы в одинаковом положении. Чувствую яркие краски воздуха, который помогает мне жить. Я глубоко вдыхаю, и он разрезает мне свежестью ноздри. Я вижу последние секунды очередного часа, но стрелки циферблата падают, за ними летят и числа, разбиваясь в мелкие частицы. Я смотрю за их танцем на нежности воздуха и медленно засыпаю, пока офицер продолжает рисовать забавные комиксы нашей встречи.

- Есть еще вопросы? – спрашиваю я.

Я чувствую раздражение на фоне собственной усталости. Я хочу спать и уже вижу сны. Хватит мучить меня своей правдой! Проваливай из моей квартиры!

- Да – начинает он.

- Знаете, Вам пора идти – я перебиваю его.

Глаза офицера выдают его мысли. Они направлены на невозмутимость моего лица. Он думает о том, что все так просто не пройдет, что самая мелкая деталь может выдать меня. Одна секунда, в которую я сломаюсь, подобно спичке. Мои уста начнут выплевывать признания. Убирайся!

- Можно осмотреть дом?

Я вспоминаю рисунок, который лежит на полу моей комнаты, ожидая чужих глаз, прикосновений и жизни.

- Предъявите ордер – прошу я.

У меня нет иного выхода, кроме, как признать свою вину на восемьдесят процентов. Уловка в том, что без двадцати, данное количество правды не способно забрать у меня свободу. Безгрешным людям нечего скрывать.

- Серьезно? – удивляется офицер.

Конечно. Ты приходишь в мой дом, надеешься на ошибку в моих словах, чтобы лишить меня свободы. Да. Я понимаю. Работа. Иногда, мне кажется, что весь мир сошел с ума, уткнувшись в поиски места, где человек будет счастлив, меняя одну площадку на другую, забывая лишь о том, где живет счастье, где оно начинается.

- Да. Если Вы считаете меня не свидетелем, а подозреваемым, то прошу предоставить ордер. А в случае его отсутствия могу лишь проводить Вас до двери – мое красноречие.

Я встаю со стула. Мои ноги дрожат под тяжестью тощего тела. Они слабы, а кровь уже не бежит по усталым венам, оставляя их бесцветными, словно кто-то забыл добавить красок. Перед глазами стелется туман, и я забываю, как выглядит кадр человеческой плоти.

Мы медленно идем вдоль коридора. Я иногда касаюсь разбитыми руками стен, чтобы не упасть. Тошнота подступает к горлу, и я едва сдерживаюсь, чтобы не вырвать прямо на черную форму офицера, который недовольно идет впереди.