Газ (СИ)

Хотя, у него есть жена. Суккуб. Она постоянно орет на него, и я чувствую, что однажды он не выдержит и проломит ей череп. Иногда, я даже слышу его шаги. Он ходит вокруг кровати, врываясь в мою фантазию образом топора в маленьких старых ручонках.

Фантазия.

В реальности они кричат и плачут, забывая про меня. Я близок к тому, чтобы купить ружье и перестрелять всю их семью.

- Я помню – отвечаю улыбкой.

Открываю дверь и захожу. Курок ружья едва продавливается пальцем, когда в прицеле ружья я вижу его жену. Я слышу громкий хлопок, и она падает в кресло. Из вырванной грудной клетки медленно выбегает алая кровь.

Их сыновья бьются в истерике, стараясь выпрыгнуть в окно, разбиться о влажный асфальт.

В моих фантазиях дождь – как проводник, либо вечный спутник. Мне нравится его запах. Он пропитан свежестью и грустью. В нем я могу оставаться собой. Тебе нравится дождь? Тогда, почему ты прячешься под пластиковой крышей? Люди так любят придумывать себе индивидуальность. Они начинают верить в это. Вера – есть обман или яд. Скорее, яд. Она убивает медленно. Слишком медленно.

Я жму на курок. Жму снова. Вижу капли крови, что летят в разные стороны, пачкают дешевые желтые обои, рисуют в воздухе странные символы, похожие на сатанинскую иконопись. Я вижу пентаграммы, перевернутые и сломанные кресты. Они украшают атмосферу, выжигая свои следы на ее нежном теле. Сгустки и комки жил летят на прозрачные стекла, за которыми плачет небо. Дети падают на зеленый ковер, оставляя липкие лужи крови.

Старый вьетнамец стоит на коленях, смотрит на меня, просит простить, уйти, покинуть его жизнь, не забирать ее. Хотя, я уже это сделал. Он одиноко рыдает среди трупного запаха собственной семьи.

Одиночество убивает.

Его руки дрожать, а я чувствую удары мелкого сердца, что застывает в испуге, но все еще бьется в груди, чтобы продлевать минуту осознания. Из его треснувших губ летят слюни, и он молится собственных богам, пока мой палец продавливает курок.

Я вижу «удьят», по нему ползут скарабеи, спрыгивая с солнечного колеса. Они бегут к голове мертвой козе, что поднимается из дыма пороха. Ее тонкие пальцы, словно человеческие, выводят на невидимом зеркале воздуха «FFF». Я понимаю и жму курок.

Пуля скользит по горячему стволу. Она проходит внутри него, царапая нежное тело. И уже после, вылетает с оглушительным свистом, рассекая воздух, разбив тонкое стекло, и знаки сыплются на пол. Пуля врезается прямо в череп вьетнамца, разрывая его голову, словно спелый арбуз.

Грубо. Бесчеловечно.

На мое лицо попадают брызги крови и мозга. Они возвращают меня в подъезд, где все еще я, все еще он. Молчим.

- Доброго дня – он улыбается.

Я улыбаюсь.

У нас все хорошо, хотя он, наверное, жалеет о жизни, а я в своем воображении творю геноцид его семейства.

Мы улыбаемся, и я закрываю дверь. В мою квартиру проник запах подъезда, от чего к горлу подступила вязкая, горькая субстанция. Кажется, в ней я могу найти память.

Двумя ладонями я упираюсь в металлический умывальник. Я чувствую его холод. Мороз проходит вдоль ладоней, проникая под кожу, заменяя собой капли крови в моем теле. Меня тошнит, и черно-желтая лужа медленно стекает в водопровод.

Из моих глаз убегают слезы.

На секунду мне кажется, что я задыхаюсь. Чувствую, как по моему горлу спешат осколки таблеток и запах алкоголя. Они царапают аорту, желая захватить в свой поток липкую кровь. Меня выворачивает наизнанку, будто каждая кость отделяется от хрящей и мышц, отдавая отчетливой белизной снежного полотна. Я больше не в силах это терпеть!

Мой взгляд скользит по стене, словно я изучаю каждый сантиметр помещения, коричневой краски, что откалывалась кое-где. Хотя, наверное, я досконально знал каждый изгиб, каждый шрам на старой стене. Линия взора сканирует каждый сантиметр – черную точку на бетонной стене, грязный ободок зеркала, меня.

Я ли это?

- Здравствуй – говорит Макс.

Сквозь влажную пелену на своих глазах я вижу лицо. Мое ли оно? Картинка прыгает и снежит, словно трансляция на стареньком телевизоре. Лицо дергается в своих очертаниях, иногда зависая, заставляя грани щек размазываться по зеркалу, оставляя длинный бледный след. Я не могу уловить изображение, ибо оно меняется, будто на лицо накладывают еще одно лицо, затем еще улыбку и чьи-то детские глаза. Многослойный портрет моей жизни.

- Зачем ты здесь?!

- Нам нужно поговорить – отвечает он.

Мои глаза высыхают, а боль в горле проходит. Рукавом синего свитера из ситца я убираю остатки рвоты. Внутри объятий ткани я становлюсь похож на буйного психопата. Длинные рукава закрывают тыльную часть ладоней, оставляя лишь тонкие пальцы, чтобы они гладили частички воздуха.

С каждым новым днем мой вид становится лишь хуже. Днем ли? Сколько времени я сплю? Надолго ли пропадаю в тени?

Риторика моих вопросов.

- Что ты делаешь?