Газ (СИ)

- Я знаю, что Вы это сделали – говорит он.

Я на секунду останавливаюсь. Ощущение, что не только я остался на месте, но и время больше не торопится вперед. Мир замер, посеяв молчание.

- В смысле?

Мой голос дрожит. В этих нотках можно услышать волнение, печаль. Я обескуражен, одинок в своем лживом кошмаре.

Я вспоминаю рисунок, что лежит на полу моей комнаты. Он очень похож на продолжение или часть комикса, что рисовал офицер. Странно, его белые листы так и остались лежать, красуясь краткими картинками. На них я признаюсь в убийстве, а он смеется. Хотя, быть может, лишь буквы контролируют сознание. Но в них я вижу картины и посыл, скрытый от глаз.

- Неважно. Но, когда я приду в твой дом, то будь готов – строго отвечает офицер и переступает порог моей квартиры.

Улыбаюсь.

Я стараюсь не выдать своего волнения, испуга. В моем сердце взрываются салюты опасности, но я не могу забыть о них и, зачарованный красотой, стою одиноко, наблюдая за крушением собственной свободы.

- Обязательно – говорю я и закрываю дверь.

Перед глазами плотный туман, и я медленно двигаюсь к комнате, чтобы разорвать рисунок на мелкие клочки бумаги, оставить все в прошлом, которое убивают горсти нейролептиков в моем организме, обильно пропитанных виски и водкой. Пусть и этот рисунок умрет там же. Я буду счастлив.

Буду ли счастлив?

Я открываю глаза за столом в кухне. Горький виски капает на мой подбородок. Как я здесь оказался?! Я опускаю глаза и замечаю чернильные пятна на моих пальцах, а на белых листах виднеется лишь надпись:

«Нам надо поговорить.

Макс».

17.

Спокоен.

Он оставляет мне послание на месте белых листов офицера. Нам нужно поговорить? Похоже на параноидальный бред. Здоров ли? Спорный вопрос, но я поднимаю его вновь. Вновь не знаю ответ. Одно ясно наверняка – во мне что-то умирает и пытается спастись. Важность подобной точки зрения в том, что за дельнейшие события повинен только я. Максимализм ответственности. Нейролептики – оружие – но именно мои пальцы жмут на курок.

Я стал слишком взрослым для мира.

Звон вновь повторяется.

Мои пальцы лежат на ручке входной двери, чувствуя влажную поверхность металла. Почему я не могу открыть дверь?

Вопросы, что не требуют ответа.

Наверное, все дело в страхе. За ней может быть крест моей свободы, металлические браслеты для моей жизни. Они душат вены, чтобы те теряли молодость и жизнь, чтобы капельки крови не циркулировали в ладонях.

Этим стараешься себя убедить?

Скорее, причина в том, что я не могу покинуть острова моих мыслей. В них я свободен. Снова это слово. Свободен в передвижениях, фантазиях, мировосприятии. Я вижу, как пирамиды разлетаются на мелкие кусочки, а остров Пасхи тонет в синем океане, и его поедают киты, обреченные на одинокую смерть.

Я бог?

Я могу строить и рушить, давать жизнь и забирать ее обратно. Мои силы безумны, ибо я – создатель собственного мира в лабиринтах моей памяти, моей души.

Едкий звон.

Я медленно открываю дверь.

В мои ноздри проникает странный аромат гниения, который поднимается из мусорной шахты каждый раз, когда в нее летят черные пакеты, содержимое пластиковых ведер. Эти отходы создают своеобразный поршень. Запах наполняет подъезд, вызывая у меня тошноту. Я хочу вырвать прямо здесь, чтобы копаться, искать следы таблеток и алкоголя.

- Здравствуйте – говорит мужчина напротив.

На вид ему около пятидесяти лет. Выходец из Вьетнама. Очень низкий и худой, словно суккуб выпивает из него жизненные силы. Он часто включает народную музыку, от чего во мне просыпается ненависть.

- Двадцать четвертое число – продолжает он.

Я сразу понял это. Не знаю месяца, но я уверен в числе. Первый шаг к нормализации жизненного процесса. Если, конечно, возможно применить термин нормальности к хаотичному порядку мироустройства. Он приходит лишь двадцать четвертого числа каждого месяца, чтобы забрать плату за квартиру. Иногда, деньги ему отдает Макс. Его глаза не имеют оттенков, чтобы понять перемену моего разговора, характера, моих движений.

Какой сейчас месяц?

Плевать.

Он смотрит на меня, не замечая синего цвета смерти. Его взгляд всегда пропитан хитростью, самодовольством, надменностью. Ну, знаешь, глаза моли, которая летает чуть выше других, но даже не замечает в этом красоты, ибо изменить свой окружающий клочок мира – не значит изменить душу. Материальность идей, мысли о богатстве – люди стали скупы в чувствах, черствы в желаниях и потребностях, однотипны в мечтах.

- Я хотел напомнить, что сегодня вечером жду оплату – его тонкий писклявый голос.

Он постоянно напоминает об оплате двадцать четвертого число. Я же не просрочил и дня.

Сейчас он спуститься этажом ниже и снимет эту улыбку, которая озаряет белые, как чеснок, зубы, со своего лица. Он вновь включит музыку, накричит на детей. Они такие же притворщики, как и их отец. Он понимает это, поэтому готов к одинокой старости, словно сам стал собственной матерью, своим родным отцом. Они тоже умирали одни.