Газели

Тайно пришла на рассвете, точно сиянье дня,
И заарканила ловко локонами меня.

Дверь распахнула и стала, переступив порог.
Обмер… Когда ж очнулся, глаз отвести не мог.

О твоего явленья благословенный миг!
Передо мной, как в тумане, плыл несравненный лик.

Взор, колдовски пьянящий, точно нарцисса взор,
Томностью глаз газели ранил меня в упор.

Видя, как лик сияет, солнечный свет струя,
Блага земли и неба предал забвенью я.

Мне без него и услады — жалящее острие.
Чашу протянешь с ядом — выпью, ликуя, ее.

Вскрикнул: «Хосрову в ухо вдень, как рабу, кольцо,[2]
Только бы вечно видеть мог я твое лицо!»

«Стар, но от любви не освободиться…»

Стар, но от любви не освободиться,
Бьюсь в ее силках пойманною птицей.

Вьет орел гнездо на крутых вершинах,
Я же, как сова, жизнь влачу в руинах.[3]

Были у меня и душа и разум,
Отняла любовь ум и душу разом.

Погребков друзья избегают ныне,
Я же в погребках легок на помине.

Жизнь прошла, и все же гурий не покину.
 Чтит своих богов брахман до кончины.

О жестокий рок, спи, смежив зеницы,
В погребках позволь от тебя укрыться!

Где былой огонь? Стал, увы, золою.
Точно мотылек, я сожжен свечою.

Но опять вдали показалась пери,
И душа опять ей открыла двери.

Я в любви застрял, точно волос в гребне.
Оттого Хосров у молвы на гребне.

«Ты мне ответишь на зов едва ли…»

Ты мне ответишь на зов едва ли,
И тяжко бремя моей печали.

О, как терзаешь меня жестоко!
Должно быть, это веленье рока.

В груди не сердце, а чаша горя.
Вместимость чаши иссякнет вскоре.

Зачах я, точно без влаги колос.
Как я, пожалуй, не тонок волос.

Познав жестокой любовь и чары,
Считаю лаской судьбы удары.

Слезами таю, как тают свечи,
И все ж надеюсь и жажду встречи.

О, ты пытаешь меня умело:
Уносишь сердце, сражаешь тело.

Проклятья сыплешь, бранишь Хосрова?
За все ответишь, поверь на слово.

«Как мне жить, скажи…»

Как мне жить, скажи, коль ты за далью?
Черпать радость можно ли в печали?

Ты жестока, и судьба жестока.
Как укрыться от ударов рока?

Я, скиталец, разорен тобою.
Как не плакать над такой судьбою?

«Душу дай!» — сказала. О убийца!
Я влюблен, зачем же мне скупиться?

Кровь прольешь утратившего разум?
Я — твой раб, довольным быть обязан.

Щедрым был, с тобой не торговался.
Где же я, однако, просчитался?

Я не сплю, но ты о том не знаешь,
Безмятежно сладкий сон вкушаешь.

На щеках страдальца начертали
Слезы горя повесть о печали.

Жажду слить мои уста с твоими
Рок воздвиг преграду между ними.

Мимо стража проскользнул бы вором
Скован я небесным приговором.

Не даришь Хосрову поцелуя,
Как же раны залечить могу я?

«Нет стройнее стана под луною!..»