Газета День Литературы # 103 (2005 3)

"Живи, дорогая, береги себя и спокойно жди меня. Я не задержусь не только лишний день, но и лишний час… Целую тебя, милое серьезное личико…"

В этих письмах — все: и забота, и детали их повседневной жизни — дороги, переезды, вещи, сданные в ломбард, страх перед фининспектором и кредиторы.

"Не могу конечно, начать письмо без того, чтобы тебя не выбранить: зачем ты, бесстыдник такой, оставил Таисии для меня деньги? Как нехорошо! У меня сердце болит — как ты там устроился с деньгами, а ты еще отрываешь от себя для меня. Ведь ты знаешь — я с любым количеством денег могу обойтись. Собуля, милый, и спасибо, и нехорошо!

Беспокоило меня вчера очень — получил ли ты постель. Как представлю, что твои косточки ворочаются на жесткой скамье — сразу сердце на десять частей разрывается…

Сейчас понесу это письмо на почту, а потом пойду в церковь. Когда хочется умиротвориться, хорошо там побыть. А то во мне очень много негодования на несправедливость к тебе".

"Голубчик мой, ненаглядный, как подумаю, что едешь ты один, не зная на что, без крова в Москве, сердце разрывается за тебя. Всех бы уничтожила, зачем нас так мучают?.. Помог бы нам Бог выкарабкаться из этой ямы, отдохнули бы…

Милый ты мой, любимый крепкий друг, очень мне с тобой хорошо. Если бы не дрянь со стороны, как бы нам было светло. Пусть будет!"

Но как ни старалась она его успокоить и согреть, жизнь в Крыму становилась день ото дня невыносимее:

"Голубчик мой, Собусенька, не уезжай из Москвы, пока не получишь Вольфсоновских денег, иначе, видит Бог, нам их никогда не получить… А без денег в Феодосии невыносимо. Кредиторы так и лезут… А знаешь, Санечка, у тебя висела картинка — потерпевший корабль лежит на боку. Я ее с 28 года не люблю, как посмотрю — нехорошо от нее на сердце. Вчера в 5–6 веч. ее вытащила из-под стекла и сожгла, и стало легче. Ты на меня не сердись за это, милый".

Порой ей не хватало денег даже на почтовую марку. Крутикову, своему юристу, Грин в это время писал:

"Мои обстоятельства так плохи, мрачны, что я решаюсь попросить тебя о помощи — делом.

Если мы не уплатим 1 ноября 233 р. вексельных долгов — неизбежна опись, распродажа с молотка нашего скромного имущества, которым с таким трудом обзаводились мы в течение 6 лет… Я в тоске, угнетен, не могу работать".

"Дорогой Николай Васильевич!

У меня что-то вроде бреда на почве с

траха "крупных материальных бедствий". 24 февраля опишут всё барахло, которое еще у нас осталось, а те вещи так и пропали".

А далее в письме следовала приписка рукой Н.Н.Грин:

"Да, Николай Васильевич, положение еще хуже, чем А.С. пишет, т. к. из-за (1 нрзб) и беспокойства он не может работать… Не сетуйте на наши вопли, но нам очень, очень тяжело…"

Позднее комментируя эти письма, Нина Николаевна сделала приписку:

"Декабрь 1929 г. "Юрисконсультант Союза Н.Крутиков недобросовестно ведет наши дела с издательством Вольфсона "Мысль". Мы в Феодосии голодали".

А в более поздних мемуарах содержится рассказ о том, как она просила Крутикова проследить, чтобы Грин пришел на суд не пьяный, потому что пьянство могло бы дурно отразиться на исходе суда.

"Какой-то из последних судов был назначен в Ленинграде. Мы жили уже два месяца в Москве. Александр Степанович порядочно пил. Он знал, что судбище это для нас чрезвычайно важно. Данные были в нашу пользу. На суд должен был ехать и Крутиков…

Крутиков очень мне обещал печься об Александре Степановиче, как о брате.

Поехали. Через несколько дней вернулись, проиграв. Грин имел удрученный вид и набрякшие, в раздутых венах, руки — признак большого пьянства. Спросила Крутикова, был ли Александр Степанович трезв на суде. "Абсолютно трезв", — заверил он. Через несколько дней пришло из Ленинграда письмо от брата Александра Степановича — Бориса, в котором он сожалел о проигрыше и том, что на суде Александр Степанович был совершенно пьян".

3.

Быть может, именно по совокупности всех этих причин и вышел таким печальным, трагическим последний роман Александра Грина "Дорога никуда", лучшая, хотя и не самая известная его книга, которая именно в эти годы создавалась.

"В тяжелые дни нашей жизни росла "Дорога никуда". Грустно звенели голоса ее в уставшей, измученной душе Александра Степановича. О людях, стоящих на теневой стороне жизни, о нежных чувствах человеческой души, не нашедших дороги в жестоком и жестком практичном мире, писал Грин".

Это, пожалуй, слишком лирическая и мягкая оценка этого романа. На самом деле "Дорога никуда" сурова и жестока.