Этот фронтовик откровенно рассказывал нам, что в первые месяцы войны приходилось не просто отступать, но иногда драпать от немцев, спасаться бегством, особенно при появлении танков. Но был случай, в штыковой атаке схватились и погнали их, а "трёхгранный штык в человека входит так же легко, как в кочан капусты". Я почти в деталях запомнил два его фронтовых рассказа.
"В составе потрёпанной роты окопались мы на равнине, заняли оборону. Позади железнодорожная насыпь. Сбоку от меня пожилой узбек возится с пулемётом, помощник у него молодой солдатик. Вот немцы пошли. Словно из земли повырастали фигурки и движутся в нашу сторону. Уже видны серо-зелёные мундиры и каски. Как ветерок подует от них в нашу сторону, даже запах одеколона доносится. Идут и очередями бьют из автоматов. А мы из своих трёхлинеек щелкаем. Редко какая фигурка упадёт. Заработал наш пулемёт и тут же замолчал. Вижу, пуля попала узбеку в горло, хрипит, кровавая пена изо рта, и дергается в предсмертных конвульсиях. 2-й номер его, парнишка, как увидел такую смерть рядом, соскочил и бежать. Еще два-три человека побежали. Паника заразительна, и вот уже все бегут в сторону насыпи. Босиком бежит командир роты и матерится. В одной руке у него наган, а другой сапоги под мышкой придерживает. Перевалили через ж/д насыпь, там лесопосадка густая и дальше равнина. Комроты бегает босой и кричит: "Ложись, в лесопосадке залегай!.. Заряжай! Всем зарядить! Приготовиться!" Не потерял головы этот старший лейтенант, толковый оказался. Если бы не он, мы как стадо баранов ринулись бы дальше, на равнину, и немцы нас там всех перестреляли бы.
И вот появились немцы на насыпи. Они нас не видят в кустах, а мы садим из винтовок в упор, промахнуться трудно. И они падают, валятся пачками — то наша масть пошла. Конечно, палят из автоматов по кустам, но не прицельно, наобум. Те, что спустились с насыпи, повернули и наверх карабкаются, другие мечутся как очумелые и тоже попадают под пули. Паника у них и неразбериха. И тут — момент поймать — комроты кричит: "В атаку! В атаку!" Сам выскакивает с бойцами, и все бросились в штыковую. Перевалили насыпь и гоним остатки их по полю. Я бегу за одним, вот-вот достану штыком. Он оглядывается и быстрее припускает. Здоровенный немец, а я щуплый. И мысль мелькает: не промахнуться бы, всадить поглубже, иначе он меня одной рукой зашибёт. Вдруг немец подпрыгивает козликом — а я же смотрел не под ноги, а на жопу врага — и споткнулся. Упал, крепко приложился. Когда очухался, вскочил, а немца моего нигде не видно. Может, в сторону подался или пулю схватил. Смотрю на труп, а то немец, свежий еще. Нагнулся фляжку забрать — морда у него выбрита, подворотничок белый и сам одеколоном воняет, будто не воевать, а на блядки собрался. Как же, там ждут его не дождутся…
Рассеяли остатки немцев. У нас тоже потери есть. Закрепились в тех же окопчиках, откуда бежали. Когда стемнело, забрали раненых и пошли через ж/д насыпь дальше по равнине. Комроты шел в одном сапоге и ругался, что немцы появились преждевременно. Он успел только один сапог надеть, другой потерял в кустах. В таком непотребном виде и гонялся за отборными солдатами вермахта. Жаль сапога. Хромовые они были — большая ценность для комсостава. Бойцы тогда были обуты в ботинки-говнодавы с обмотками.
Под утро вышли к лесу. Перед ним в траншеях красноармейцы копошатся, закрепляются. В кустах пушки замаскированные видны, в лесу моторы танковые урчат. Похоже, крупное наступление немцев ожидается, а наша рота была оставлена как прикрытие, арьергард называется. Но это уже не нашего солдатского ума дело".
— Чего ж не стрельнул в того немца, за которым гнался? — спросили мы сержанта Каменщикова.
— Да как-то и в голову не пришло, — ответил он. — В атаке сам себя не помнишь, и многое забывается, будто по башке получил. — И добавил: немцы были умелые вояки, что и говорить. Но в том случае, на ж/д насыпи, они нас недооценили. А мы поверили в себя. Оказывается, их можно бить, да еще как!