Газета День Литературы # 105 (2005 5)

Зима 1942/43 года застала бойца Каменщикова под Сталинградом. После ожесточенных летне-осенних боев немцы выдохлись и перешли к обороне. На участке, где воевал Гоша, приходилось атаковать позиции противника иногда за сутки по 3–4 раза. Это не было общим наступлением. Соберут сотню-полторы солдат, а также шоферам, поварам и другой обслуге дадут винтовки — и вперёд. Перед атакой сосредоточатся в балке, покурят, приготовятся. Командир кричит: "Ну что, пошли! Кто первый?" Первому страшно — если немецкий снайпер не дремлет, сразит наповал. Один-два храбреца выскакивают, за ними остальные. По заснеженному полю бегом не побежишь: винтовка со штыком весит около пяти килограммов, да ещё боезапас, амуниция, валенки, брюки ватные, фуфайка, поверх нее шинель и маскхалат. наши идут, немцы пока молчат. подпустят поближе и ударят наверняка из автоматического оружия шквальным огнём. Треть наступающих сразу выбьют, остальные залягут в снег. Головы не поднять, но без команды отступать нельзя. Наконец, разносится над полем: "Отходим! Отходим!.." Солдаты ползут в спасительную балку, а немцы вдогонку еще минами их накрывают.

Что это за атаки были, такие бестолковые, гиблые, изнуряющие — никто из командиров не знал. За это время в Ставке Верховного Главнокомандования, естественно в обстановке строжайшей секретности, разрабатывались планы операций "Уран" и "Кольцо". Когда в январе 43-го войска Донского фронта под командованием генерал-полковника К.К.Рокоссовского перешли в наступление, для группировки Паулюса наступил "аллес капут". Известна картина-плакат художников Кукрыниксы: Гитлер, повязанный платочком, как при зубной боли, подперев рукой щеку, горюет над оперативной картой Сталинградской битвы. И надпись: "Потеряла я колечко… (а в "Колечке" том 330 тысяч)".

Окружение и разгром немцев под Сталинградом завершились в конце января-начале февраля 1943 года. А в середине ноября 42-го боец Каменщиков ходил в атаки. Устал от них физически и морально до смерти, надоело. Друзья и сослуживцы гибнут, а на нем, как на заговоренном, — ни единой царапины. "Всё равно убьют рано или поздно, никого у меня нет, плакать по мне некому", — подумал так и решил сам себя порешить. Взял винтовку и пошёл стреляться. Идёт по балке, а навстречу — походная кухня катит. "Давай перед смертью хоть каши поем", — решил Гоша. Возница лошадку остановил, навалил в гошин котелок густой каши аж с горкой сверху. "Ешь от пуза, солдат, всё равно останется. Говорят, у вас опять половину роты перебили". И поехал дальше.

Ест Гоша вкусную кашу с тушёнкой, сам себе ухмыляется: " И на закуску пуля будет". Отставил, наконец, котелок, сунул в подбородок ствол винтовки — осталось только на курок нажать. Фу, металл холодный какой! Стоп! Там же ещё полкотелка горячей каши осталось — жалко, пропадёт ведь такое добро. Со времен голодного детства еда всегда была для Гоши сверхценностью. Взялся опять за ложку, навернул и эти полкотелка. После еды на душе потеплело и, как всегда, покурить захотелось. Достал кисет с махоркой, свернул "козью ножку" и затянулся дымком — эх, благодать! Чего-то уже и стреляться расхотелось, успеется на тот свет ещё…

Вернулся Гоша к своим, а там взводный кричит: "Каменщиков, мать твою за ногу, где тебя черти носят?! Получи боезапас, да наркомовские выпей — через полчаса атакуем!"

В эту свою последнюю атаку солдат Каменщиков поднялся первым, за ним пошли все.

"Вот уже близко немецкие окопы. Вижу, немец в очках бьёт из пулемёта, бегу прямо на него. Или этот очкарик меня убьет, или я его заколю штыком. Только подумал, удар выше локтя опрокинул навзничь. перебитая рука повисла плетью, рукав намок кровью. Хоть сдохни тут в снегу, но без приказа — назад ни шагу. поодаль ползёт солдат, кричит: "Чего лежишь? Был сигнал к отступлению". Пополз и я кое-как, винтовку бросать нельзя — волоку за собой. Кровь идёт обильно, рукав отяжелел, голова кружится. Только бы не вырубиться, доползти. Вот уже бугор, за ним балка. Рванула мина, осколок разорвал шинель с фуфайкой и порвал мышцу груди. Стал переваливаться через бугор, пуля ударила в пятку, раздробила кость. Так и попал в госпиталь с тремя ранениями сразу.

После выздоровления просился опять на фронт — не пустили, забраковали. Как увечного, направили в войска тылового обеспечения. работы хватало там с утра до ночи, а кормили хуже, чем на передовой. Кашу тоже давали, но поменьше и пожиже".

Не знаю, жив ли сейчас сержант Каменщиков, с которым я служил в 1955-58 годах в Стерлитамаке. Помню хорошо, у него тогда было двое деток. Я хочу сказать его детям: ваш отец и дедушка Георгий Каменщиков как человек был лучше каждого из нас в оркестре. Его приметы: роста среднего, худощавый, глаза светло-голубые, лоб высокий, нос прямой, волосы зачёсывал набок. Спокойный, доброжелательный, слегка углублённый в себя. Говорил низким голосом — этаким рокотком. Курил махорку, сворачивая из газеты самокрутку, но иногда, в виде исключения, заворачивал "козью ножку". Быть может, вспоминал спасительную кашу?..