Газета День Литературы # 113 (2006 1)

— К фаллосу как раз отношусь с большим уважением. Именно потому и против, чтобы на нашем благородном собрании им тут бесконечно трясли. С ним как с казачьей шашкой: без дела не вынимай — без славы не вкладывай!

"ЭФФЕКТ ЛЕЙБЕНЗОНА" Давно уже собирался рассказать эту историю...

Пожалуй, через годок после того, как Лейбензон помер — так и тянет написать, как всегда о нем было — Юрка Лейбензон — так вот, через годок после этого защитивший докторскую Игорь Каленский решил собрать нас, нескольких новокузнецких "старичков", на Старом Арбате: обмыть диссертацию.

Дело не в том, как рухнули наши надежды найти "кафешку" — именно так, слишком, выяснилось, панибратски, новоиспеченный доктор называл эти дорогущие на модной московской улочке достаточно мерзкие харчевни. Речь о другом.

Когда мы уже стояли на жгучем ветру, якобы в затишке примостившись у столика рядом с подобием сельской автолавки с приподнятым над окошком козырьком, Федя Науменко вдруг спросил у меня:

— Лейбензона давно видел?

— Как? — смешался я. — На похоронах... или ты ничего не знаешь?

— На чьих похоронах? — не мог Федя "врубиться".

— Не знаешь, что Юрка умер?

— Да брось ты! — не поверил Федя. — Совсем недавно звонил мне...

— Лейбензон? Звонил?! Когда это могло быть?

— Ну, может с полгода назад... может, чуть больше.

— Ты что, Федь?.. Он уже года три перед этим в жестоком параличе был и ничего не помнил!

— Да ла-адно! — отмахнулся от меня Федя. — Все это время он мне звонил... Пьяный. Как заведется!.. А помнишь, Федь, в пятьдесят восьмом зимой... и как начнёт-начнёт! Кого не припомнит. А сам — еле языком ворочает... Я говорю: Юрка! Паразит. Неужели до сих пор поддаёшь? А он: а что, Федя, остаётся? Поздно менять привычки, уже поздно!

Тут стало до меня доходить.

Лариса, жена его, бывало, говорила, когда я звонил:

— Тебя-то он помнит. Нет-нет, да спросит даже: как там Гарюша — не объявлялся?.. Хорошо, что позвонил: сейчас поднесу ему аппарат...

Взялся Феде рассказывать, как Юрку хоронили.

Лето, август, из старых сибирских друзей в Москве — почти никого, да потом ведь надо звонить, одного через другого искать, а когда самому тебе — неожиданно: завтра в двенадцать.

Были только Валентин Фоминых и его Валя. Вместе оглядывались: откуда-то, из Астрахани, что ли, должен был прилететь Карижский, был там, в командировке, но ему передали, когда он домой звонил; сказал, что прямо из аэропорта — на похороны... этот чего не пообещает: бывший комсорг — привык!

Удивился, когда увидал священника в рясе. Бросился к нему:

— Вы к Лейбензону, батюшка?

— К Юрию Леонидычу, да...

— Отпевать?

— Разговора не было... я сам по себе. Но если сказали, — конечно бы, отпел...

— Стыдно, батюшка, но я не знаю: он окрестился, что ли?

— И мне стыдно. Мне — тем более... Так вышло. Приезжает ни с того ни с сего: есть срочная работа, отец! Какая? — спрашиваю. Храм, говорит, твой будем восстанавливать. Я ему: не мой храм. Господний. Он говорит: тем более. Только срочно, отец. В ударном темпе. Знаешь такое слово: ударно?.. Есть кому разгрузить машину? Нет?.. Придется нам с тобой... Оказывается, он доски для начала привез. На леса. И как взялись мы с ним, как взялись... Каждый день как на работу приезжал. Привык, говорит, отец: во всякую мелочь — сам... Какая стала, вы бы видели, церковь! Говорит потом: вынесли на плечах.

Кивал ему, узнавая родные термины, а самого слезы душили: не позвонил, не сказал... Боялся показухи? Опасался, что-то можно испортить? Когда начинал работать в какой-то чуть ли не главной в Москве по тем временам строительной фирме, звал меня: наши просят — нужна реклама. Тряхнул бы стариной?

А тут все молча... как тайная милостыня!..

— Успели, спаси Господи, сказать мне, — говорил, словно оправдываясь, батюшка. — А вот отца Валерия не нашли, и я не смог... а он ведь и ему помог, и ему!

Говорю теперь Феде: ты понимаешь?

Видно, после трех инсультов подряд забыл почти все, но этот свой сибирский период... ты понимаешь?

— Да как четко! — удивляется Федя. — Я давно уже это не помню, а он: а ты не забыл, как в поселке в самые морозы полетел котел, а мы с тобой... и давай, и давай!

С Федей были коллеги: Науменко работал тогда главным механиком СУ-2, у Леонида Израилевича Белостоцкого, светлая ему память, — у бетонщиков, а " Юрка Робинзон", как многие его тогда в поселке звали, — главным механиком ЖКК — жилищно-коммунальной конторы. "Главным сдергивателем", как обозначал его должность мой первый шеф, редактор нашей крошечной газетенки и великий пересмешник Геннаша Емельянов, делавший при этом выразительные движения сжатой пятерней сверху вниз: будто спускал воду из висевшего над унитазом бачка... и то, правда: сколько пришлось тогда и самому Лейбензону, и безответным его слесарям копаться в дерьме!

Тут только начни — "про Робинзона", только начни...

Тогда это было у нас в порядке вещей: однажды среди зимы отдал свою квартиру семье с малыми ребятишками, переселился ко мне — оба как раз "холостяковали".