Газета День Литературы # 113 (2006 1)

— Не будешь возражать, — спросил, — если раскладушку у батареи поставлю? Уступишь "теплое место" другу?

— Как же не уступить! — сказал я насмешливо. — Это Нухман о себе говорит — "иудей морозоустойчивый", в Сибири всю жизнь, а ты у нас, Юрец, — москвич теплолюбивый, давай-давай!

Ночью раскладушка его жалостно скрипнула, он закопошился, я поднял голову.

— Ты дрыхни, дрыхни, — сказал он негромко. — Что-то у них там опять — батарея не дышит. Пошел я...

И только тут затрезвонил телефон, и даже в дальнем моем углу из поднятой Юрцом трубки послышался испуганный голос проспавшего аварию дежурного слесаря...

Привычка "Робинзона" держать, когда спишь, руку на батарее, была надежней инструкций в штатном расписании ЖКК.

Сколько зимних ночей проторчал я потом рядом с ним на авариях в котельной или на теплотрассе!.. Вышло так, что первыми моими героями стали не бульдозеристы да монтажники, а слесари-сантехники... снова вспомнить, что говорил о них живший не в новом, только что возникшем в двадцати километрах от города поселке, а в благоустроенном Сталинске — так тогда назывался Новокузнецк — мой "шеф" Геннаша, когда в очередной раз демонстративно швырял в корзину очередную — цитирую его — "Сагу о говночистах".

На следующий, как схоронили Юрку, день я позвонил в "Комсомолку", спросил, могут ли они дать некролог, и после долгой перепасовки из одного отдела в другой, мне, наконец, ответили: "Только самое коротенькое сообщение. По минимальной цене: пятьсот у.е.".

Снова было — в который раз — стал объяснять, что случай это особый: в пятьдесят восьмом, когда на Антоновской площадке под Новокузнецком только начинался знаменитый нынче Запсиб, Лейбензон, назначенный в райкоме комсомола комиссаром отряда, привез туда, на ударную стройку крупнейшего металлургического завода, первую партию москвичей-добровольцев: 117 парней и девчат. Сперва задержался до тех пор, пока не убедился, что все ребята хотя бы относительно нормально пристроены, всю ночь потом играл на гитаре и до хрипа — выполнял "заявки" остающихся землячков — пел на собственных проводах обратно в столицу, а за те самые традиционные "пять минут до отхода поезда", когда нормальные люди проверяют, "не остались ли у провожающих билеты отъезжающих", принял вдруг "судьбоносное", как нынче модно обозначать, решение: схватил гитару, схватил спортивную сумку и к восторгу оставленной им на перроне желторотой братии придурков-романтиков уже на ходу выпрыгнул из вагона.

Недаром ведь говорю: о Лейбензоне только начни...

В начале марта 59-го года, когда с Антоновской площадки я уже собрался ехать обратно в Кемерово, где в областной газете "Кузбасс" маялся на преддипломной практике, нежданно-негаданно для себя вдруг сказал ему:

— Вообще-то меня уже распределили в Москву, но я, пожалуй, на это плюну и приеду-ка сюда к вам.

Глаза у него зажглись, широкие губы под мощным "рубильником" поплыли в усмешке:

— Я слышу речь не мальчика, но мужа?!

Это явственно вижу: стоит на невысоком крыльце первого — одно название — клуба в пыжиковой шапке, темно-синем ратиновом пальто с шарфом в белую и черную клетку, в крепких венгерских туфлях на толстой подошве: примерно через год во всем этом пижонском для Сибири его "прикиде", а не в долгах как в шелку, я поеду отсюда в первую свою командировку в Москву: выяснять, значит, семейные отношения с не выдержавшим испытательного срока на нашей "ударной" московским дворянством...

— Позвоните в ваш этот самый город, — миролюбиво посоветовала мне юная совсем, судя по голосу, доброжелательница из "Комсомольской правды". — Попросите подключиться ваш этот самый завод...

Я в Кемерово позвонил: старому дружку Илье Ляхову. Можешь, попросил его, наконец, отыскать эти самые стихи: о Юркиной гитаре?.. Обшарил московские библиотеки, Наталье надоел, вдове Олега Дмитриева: не можем найти.

Через неделю от "морозоустойчивого" Ляхова, бессменного устроителя юбилеев и праздников всего Кузбасса с севера и до юга и примыкающей к нему "всея Сибири" пришел пакет со стихами.

"Все было так давно, что мы с тобой ошибались, — писал Илья. — Стихи сочинила Тамара Ян — вот они:

Первую гитару Юрки Лейбензона помнят на Запсибе и сейчас. Короли известки, стали и бетона слушали её, не шевелясь... " Вот ведь в чем дело: он тоже все это помнил! До конца.

— Это что же, выходит, Федь, — бормотал я задумчиво, когда, навалившись на край ненадежного столика, стояли мы на юру на Старом Арбате. — Чуть ли не начисто все забыл... бедной Ларисе за три года досталось. А стройку помнил, как будто было вчера...

— Дак он мне и говорит! — вскидывался Федя. — Звоню тебе душу отвести. А языком — еле-еле... А я: Юрка, паразит!

— Какое-то явление, которое в медицине, может быть, имеет свое особое название, — пытался я вникнуть в смысл Фединого рассказа.

— Так вот и я ему: ты когда уже бросишь пить — всё как мальчик! — опять Науменко заводился. — А он: нас, Федь, уже не переделать — так и умрём мальчишками.

Светлая тебе, Юрец, память!

Мальчишка из общей молодости.