Газета День Литературы # 113 (2006 1)

И — четыре звездочки из-под вороха "руководителей". Ёмкая, жёсткая метафора рассказа "Орясина" Аркадия МАКАРОВА об "истинном характере русского человека, стремящегося к самоотвязной, разрушительной воле", и его давних, "двести лет вместе", помощниках в этом стремлении. И — совершенно "улётная", как бы сказали современные подростки, поэзия Марии ЗНОБИЩЕВОЙ. Ей — восемнадцать. Человек родится, чтобы терять. Если следовать этой, весьма пессимистической, мудрости, то Марии на столетия хватит того, с чем она родилась: "Стряхнув с ресниц седые стаи рос, Земля воскресла, став добрей и шире. Раз навсегда принявшей всё всерьёз, Мне с этим миром жить хотелось в мире" . Алексей БАГРЕЕВ, чьё поэтическое мироощущение, впитавшее, кажется, всю боль мирового несовершенства, трагичное до "сломанных крыльев", до бьющего "по рёбрам тяжёлого набата", одновременно и болезненно-чуток: "Слышу, падает крик с высоты, А за окнами воет зверьё. Ну когда успокоишься ты, Сумасшедшее сердце моё?!" , и светло-верующ: "Родина моя чистая, Родина моя нежная" . Поэту — двадцать семь.

Юношескую запальчивость, ёмкость, языческую метафоричность и упругую энергетику стиха отмечают критики и у Геннадия ГРЕЗНЕВА. "Балладой о священной жертве" дебютирует он в альманахе ( "Когда костлявою десницей Меня сдавил предсмертный страх, Я отдал всех картин царицу… Я выбрал жизнь — самоубийца!.. Я имя погубил в веках!!!") Имени — не погубленному в веках — тамбовским молодым талантам! Ни больше ни меньше... И свежего сильного ветра — на плевелы.

Пьяняще загадочен поэтический мир Марины ЛОБАНОВОЙ ( "Москва" ), весь сотканный из тончайших ассоциаций: "Цвет осени и цвет болезни — провалом в меркнущих зрачках. След охры оползает с лезвий осин в ржавеющих кустах". И прозрачно-призрачное переплетение с ранним, лучшим цветаевским:

Не знать — предчувствовать, не ждать — измерить

Стук пульса скрытого. Скорей забыть

Привычный лепет слов, дыханью верить,

Веленье голосов не проронить.

Собою предвещать все перемены,

В себе услышать кровь и ток времён,

Войти в огонь, разрушить страхов стены

И чувствовать с природой в унисон.

Алгеброй поверять гармонию — задача неблагодарная, но в самом загадочном и музыкальном — "На чётках истин — золото в лазурно-вечном небе…", на 24 строки — 92 существительных и 35 прилагательных. И каких: "узорная хрупкость стекла", "рассвета паводки", "тлен и половодье крова", "медвяный звон строки", "мякоть слова", "острожный шорох рифм", "блеск девственный пустой страницы", "сиреневая зябкость пауз", "медлительная струйность строк и смысла полынья"… И ни одного — глагола. А может разгадка головокружения — в этом.

Классическая выверенность и простота — смысловая и формы, вовсе не мешают глубине мысли Лидии ЛУТКОВОЙ: "У неба просили совета. Дождались. И Слово Завета, Прошедшее сквозь времена, Проявлено Вечностью было. Увы, поглотила могила Способных прочесть письмена…"

Герой повести Александра МИШАРИНА "Решение" вроде бы не относится к категории "способных прочесть письмена", но и он не может поступиться принципами своими, честью своею. Устав пятиться и сдавать позицию за позицией он, до конца не терявший надежды, что "период реформ и связанной с ними неразберихи, невыстроенности строгих государственных интересов рано или поздно закончится, и если государство выстоит в борьбе с коррупцией, олигархами, политической чехардой, то ему, государству, снова понадобится мощный, разветвлённый, могучий, как паровоз, военно-промышленный комплекс", тот самый комплекс, ради будущего которого и работает сейчас его концерн, нет, даже не вполсилы, а на 20-30 процентов всего, но работает, — вдруг получает страшный удар. И — принимает решение , может быть, единственно верное в этой ситуации. Спорное, да. Но, кажется, как раз из того самого несгибаемого арсенала, который в данном случае не миновать, — "смертью смерть поправ".